Вторжение - Михаил Ахманов

Эти помещения, расположенные в боковом проходе, были отделены особым тамбуром, перед которым, как символы власти, стояли крылатые львы с лицами древних царей. Тимохин, адмирал флота, не знал, где их отыскали; может, в развалинах Ниневии или Вавилона, может, в городах Ахеменидов, Сузах или Экбатанах. Впрочем, это ему не мешало любоваться статуями, ради чего он даже убедил своих коллег спуститься на нижний уровень, в один из резервных кабинетов, отделанный дубом. Тут они и совещались, а царственные львы, изъеденные земными дождями и ветрами, в суровом молчании стерегли их покой.

Покой ли? Даже здесь, вне суеты двадцатого уровня, покой был относительным. Полное безлюдье и вековечное молчание недр, сколько угодно тишины… Но покоя она не заменяла. Покой есть состояние души в нирване безмятежности, а эти трое приходили сюда работать и приносили с собой вороха забот. Но тишина помогала. Здесь, в обшитом светлым дубом кабинете, не отвлекаясь по мелочам, они принимали самые важные решения.

— Полагаю, — сказал Орландо Чавес, — вас уже известили о нештатной ситуации с «Жаворонком». Вчера и сегодня, в двадцать два по Гринвичу, крейсер не вышел на связь. Мы не знаем, что с ним случилось в течение последних двух суток, когда корабль крейсировал у Юпитера. Предыдущие радиоконтакты не вызывали тревоги. Работа шла по плану, они установили двадцать восемь маяков.

Чавес курировал Первый флот, и всё, что касалось «Жаворонка», было в его компетенции. Три адмирала, руководившие ОКС, назначались Советом Безопасности, по одному от Северной Америки, Европы и России, официально именуемой Евро-Азиатским Союзом. Такой состав отражал расклад политических сил на Земле и был неизменным треть столетия, со времени Янга, Робена и Ильина, чьи портреты украшали стену кабинета. То, что оставалось за бортом — арабский мир и курдский султанат, Китай с его сателлитами, Индия и сорок африканских государств, — имело значение на планетарной поверхности, но не в пространстве.

В триумвирате Тимохин представлял Россию, Джозеф Хейли был канадцем, Чавес — кастильцем из Франкспании[14]. Но кастильцем британской выпечки: никаких эмоций, полное хладнокровие и точный расчёт. Даже сейчас, сообщив о возможной гибели крейсера, он оставался спокойным, как древние львы у входа в зону «зет».

— Есть соображения о причинах? — спросил Хейли.

Чавес пожал плечами.

— Вы знаете, Джо, что аппаратура связи очень надёжна и трижды продублирована. Так что я предполагаю самое худшее. Реактор…

— Обычно реакторы не взрываются, — вымолвил Тимохин.

— Но были прецеденты.

— Были. Однако в пространстве не так уж часто. — Тимохин, вспоминая, прикрыл глаза. — В сорок втором, на трассе Марс — Луна, взрыв итальянского транспорта, реактор TR-15, ненадёжный и ветхий. То же самое в пятьдесят четвёртом, китайская посудина, реактор такой же модели. Снят с производства в конце сороковых, но летали с ним ещё лет десять. Самый свежий случай — гибель бразильца в семьдесят девятом. Редкая ситуация, столкновение с микрометеоритами. Выбило магнитные ловушки, потерян контроль над реактором, плазма разрушила двигатель… Все остальные неприятности происходили у тяготеющих масс и в атмосфере, при взлёте и посадке. Венера, Земля, Меркурий, Марс… разумеется, Пояс Астероидов…

— С нашими кораблями в пространстве ничего не случалось, — заметил Хейли. — Ничего и никогда. На флоте порядок.

Чавес невозмутимо кивнул. Видимо, реплика Хейли воспринималась им как констатация факта, а не упрёк. На флоте и правда был порядок. Флот, разумеется, нёс потери и от стихийных сил, и от людского неразумия и злобы, агрессивности и фанатизма. Первое бывало чаще на Венере с её непредсказуемыми бешеными бурями, второе — на Земле, при поддержке с воздуха антитеррористических операций. Но в пространстве, вне атмосферы, господство ОКС было абсолютным. К тому же накопленный опыт эксплуатации термоядерного привода делал его супернадежным.

— Ваши предложения? — спросил Тимохин, бросив взгляд на Чавеса и уже догадываясь, какой получит ответ.

— Разумеется, мы должны расследовать этот случай и сделать это быстро, очень тщательно и втайне. Время ещё есть — «Жаворонку» полагалось возвратиться через месяц.

Щека Чавеса вдруг дёрнулась, и Тимохин понял, что он скрывает напряжение. Может быть, отчаяние и чувство вины — за всю историю ОКС крейсера в пространстве не пропадали. Однако голос кастильского адмирала звучал по-прежнему спокойно.

— Есть два варианта быстрого расследования. Мы можем направить к Юпитеру «Барракуду» — крейсер сейчас патрулирует за Поясом Астероидов, в выгодной позиции. Примерно в том же районе находится ещё один корабль — исследовательское судно «Коперник», которое движется к Марсу, завершив работы у Юпитера. Второй вариант — послать его вместе с нашим крейсером, если у руководителей экспедиции не будет возражений. Там планетологи со специальным оборудованием. Я навёл справки: у них есть зонд, способный выдержать большие давления.

— Нечто вроде батискафа? — спросил Хейли.

— Да.

— Полагаете, что «Жаворонок» мог погрузиться в атмосферу Юпитера?

— Не исключаю, хотя такой манёвр кажется безумием. Кессиди — опытный навигатор.

Наступила тишина. «Барракуда» была приписана к Третьему флоту, который курировал Тимохин, и выбор оптимального решения зависел от него. Насупившись, он проворчал:

— Пора бы озаботиться строительством базы у Юпитера. Чем плох Ганимед? Или Каллисто? Вполне подходят… Ну, об этом после. Я думаю, пусть «Барракуда» идёт одна. Этих планетологов так просто не развернёшь, такое изменение маршрута нуждается в согласовании, и мы потеряем время. Не говоря уж о секретности… Я согласен с Чавесом: если «Жаворонок» погиб, мы должны доискаться причины, а с информацией не спешить. Всему своё время.

— Собственно, мы так и делали всегда, — сказал Хейли, взглянув на портреты. — С эпохи Янга, Робена и Ильина. Внутреннее дело флота есть внутреннее дело флота. Не так ли, коллеги?

Когда адмиралы направились к лифту, Тимохин обернулся и посмотрел на каменных львов с головами царей в высоких тиарах. Их лица и глаза были непроницаемы, но ему показалось, что они предвещают беду.

Пространство вблизи орбиты Юпитера

Он лежал на чём-то мягком и упругом, нежившим тело. Это ощущение не было связано с невесомостью — он чувствовал, как поверхность прогибается под ним, чувствовал тяжесть рук и ног, и многолетний опыт подсказывал, что гравитация тут порядка восьми десятых «же». Странно! Последнее, что он помнил, это невыносимая тяжесть, боль и что-то ещё, что-то ужасное, непоправимое. Боли и тяжести сейчас не было, но смутная картина, маячившая где-то на задворках памяти, лишала покоя. Стиснув зубы, он прорывался сквозь туман забвения, пока пелена не разошлась. Он увидел.