Кентавр на распутье - Сергей Иванов

С «хвостами» я разобрался быстро – подгоняло желание переключиться на новое дело. Что и сделал, пока не растерял инерцию. Обычно я воспарял в такие дали, что едва различал здешние окрестности. А теперь принялся штудировать местную прессу последних недель, вылавливать телепрограммы, куда прежде не заглядывал, листать странички – информаторов, успевших зарекомендовать себя как толковые, – даже перебирать мусор, какой сбрасывали в Океан досужие болтуны. Я забрался в архивы губернской полиции и скачал оттуда, что смог. Даже в секретные банки федералов сумел проникнуть, хотя не почерпнул там особо ценного, касающегося наших проблем. Конечно, губернский «народ» старались уберечь от пагубного влияния Океана. Еще пуще стерегли коммунаров – их и вовсе отгородили забором, заперев в Лагере. Но и оттуда информация поступала. Или просачивалась. Или ее можно было выцарапать, взломав энное число замков.

Действительно, ситуация вырисовывалась странная. В большинстве губерний тенденции схожи, но здешняя выбивалась из общего ряда, шла с немалым опережением. А пуще всего отличился наш городишко, свежеиспеченный губернский центр. Кривые убийств, насилий, несчастных случаев взмывали тут много круче, а статистика людских пропаж и вовсе зашкаливала. И происшествия – как на подбор. Ну, навскидку…

Один идиот вообразил, будто ему изменила подружка, хотя та даже не знала его имени, и порешил обоих, девицу и соперника, – в полной уверенности, что карает предателей. А трупы укатал в фундамент строящейся дачи, чтобы остаток жизни топтаться по их телам. Кстати, «остаток» получился недолгим: у бедняги-соперника оказались настырные родичи.

Другая дурища подговорила любовника избавить ее от мужа, и они обстряпали дельце в лучших традициях французского кино, где принято умиляться любви, замешанной на крови. И этих уже прибрали копы.

Третий без лишних слов зарезал приятеля, в запале окрестившего его козлом, – ну «не вынесла душа» бывшего зэка, рефлексы включились.

Четвертый, еще совсем щеня, разобиделся на свою мать настолько, что натравил на нее старших дружков, и от пережитого общения с молодняком у той поехала крыша – это не считая «разрыва вагинальных тканей».

Пятый пришил маменьку самолично – вот тоже, пошло поветрие. Конфликт поколений, разрешаемый по-новому.

Шестой зарезал и расчленил папашу, а для подкормки домашних кошечек не пожалел плоти, от коей произошел сам. И поминал об этом так обыденно.

А вот седьмой, тоже подросток, вздумал повеситься – в надежде, что возвращающийся домой отец вынет из петли. Но тот чуть замешкался, заболтавшись с соседом, и фарс превратился в трагедию.

Восьмой – это и вовсе бред. Скромный, вежливый парень, классический «тихий омут». Бог знает, где он набрался этого, но главной его страстью стало пожирание девиц, вылавливаемых в соседнем парке. Даже свою кошку ими питал (еще один), а в морозильнике держал запас любимых частей. Десятка два расчленил, прежде чем его взяли, – куда Джеку-Потрошителю! Однако тот прославился на века, а этого забыли сразу.

Девятый пристрелил женушку со всеми детьми, затем и себя кончил – лишь бы та его не бросила. Вот так понимают у нас большую любовь. И чего б ему было не начать с себя?

И прочих мстителей развелось столько, будто все разом вспомнили прошлые обиды и решили за них поквитаться. Впечатление, словно плотину прорвало.

А местный фольклор обогатился многими байками. Дешевых-то выдумок и раньше хватало, но при нынешнем обилии дыма, даже если рассеять его весь, должен обнаружиться и огонь – или я ничего не смыслю в добыче знаний. Какая-то загадочная живность, замечаемая тут и там, чаще под землей, или вблизи вод, или в самом море. Опять пошли россказни про исполинских крыс, якобы нападающих на людей, – любимые персонажи зачуханных бытом горожан. И про гигантских пауков. (Это уже по моей части: арахнофобия.) Сюда же примешивались истории о смертоносных роях пчел и несметных стаях саранчи, частью подтвержденные документально.

Расслоение – и расселение – происходило у нас быстрее, чем где бы то ни было. За последние пару десятилетий здешний люд сильно поредел, зато жилищная проблема наконец разрешилась. Освободившись от крепости, горожане дрейфовали по городу, образуя новые сообщества, сцементированные интересами или убеждениями. В разных его районах даже валюта разная: деляги перешли на «менчики», приплывшие из Европы, у «народа» в ходу местные фантики, кое-где еще предпочитают федеральные деньжата, а в Лагере и вовсе талоны.

Вообще, что имеем тут?

Во-первых, сферу влияния Двора с достаточно внятной, хотя бестолковой структурой власти. Во-вторых, разбросанные по всему городу участки, где смешались торгаши, частники, наемы всех сортов, бандитские Семьи и простые банды, одиночки вроде меня или, скажем, Гая, вольного репортера. В-третьих, таинственный, зато четко очерченный Лагерь, который потому и таинственный, что никому на фиг не нужен, – вроде «неуловимого Джо» из популярного анекдота. В-четвертых, общину казаков, вдруг вспомнивших о своей самобытности, – с собственным самоуправлением, но явно тяготеющую ко Двору, практически подчиненную ему. Чуть поодаль, в горах, кучкуются муселы: от воинственных абреков, промышляющих набегами, работорговлей, наркотой, до мирных торгашей, земледельцев, ремесленников, еще не разучившихся работать. Да, еще и Кампания! На каковую, собственно, и пашут лагерники-коммунары… хотя охраняют ее сторожевики Двора… кстати, как и сам Лагерь. Сия троица, видно, плотно увязана общими интересами, если все там настолько дружны.

А вокруг этих стержней чего только не наверчено: национал-патриоты, чаще именуемые «нашистами», старозаветные монархисты с претензией на сословные льготы, самозваные демократы, ухватками напоминающие большевичков, верующие разных конфессий, полоумные сектанты, «тарелочники», свихнувшиеся на пришельцах. И все суетятся, обличают, агитируют, заключают союзы и объявляют войны, воздвигают пьедесталы себе, а другим роют могилы. Тоже мне, спектр!.. Впору из него делать колечко, сомкнув краями. И уж они сцепятся так, что не растащишь, – с общим языком проблем не возникнет.

Тенденции тоже не радовали. Бывший губер, а ныне президент с подозрительной фамилией Алмазин и заслуженной кличкой Клоп пустил тут такие корни, что сковырнуть его можно, лишь разворотив полгубернии. Прожорливый его Двор занял на местности ключевые высоты, подступы окружив свирепыми сторожевиками, а на вольнодумцев натравив «бесов», злобных и въедливых. Впрочем, как и во всех приличных державах, у Двора завелась собственная оппозиция, ведомая горлопаном Дарыговым. Еще при Дворе имелся Собор, опять же Народный, вполне заменявший большинству горожан театр, своя телестудия, вещавшая на всю губернию и даже дальше, парочка весьма лояльных газет да серенький журнал для домохозяек.

Кстати, в «народе» происшествий фиксировалось мало: то ли контингент не тот, то ли действительность умело лакировалась. Даже девицы вроде не пропадали. И вряд ли в блеклой массе, которую за прошлые десятилетия разве что дустом не травили, сохранились аппетитные цыпочки. Всё, что уцелело там живого и яркого, давно перекочевало в иные сферы, а ежели и остался кто, то разглядеть его в толпе, ряженной в ширпотреб, непросто. Стало быть, основной вклад в статистику пропаж делали торгаши да наемы, наше третье сословие.