Свадьба по-английски - Юлия Алейникова

Дальнейшая беседа велась исключительно о сходстве и различии национальных кухонь, и Ника, естественно, оказалась в центре внимания, а Эстер буквально дымилась от злобы.

Хотя маркиза посчиталась с ней позднее, когда пролила красное вино на платье от Версаче, в отместку пришлось переодеться в сногсшибательное платье от «Дольче и Габбана», ярко-бирюзовое, с оригинальным декольте, дополнив его бриллиантовым колье от «Картье», которое Васик подарил Нике по случаю помолвки. Дамы пожирали его взглядами, а леди Эстер только молча скрипела зубами. Хотя маркиза и попробовала сделать ответный ход в духе «конечно, такая роскошь несколько вульгарна, но что возьмешь с бедной безродной девочки», но ее демарш полностью провалился.

Зато Ника изловчилась подменить персиковое пирожное на тарелке леди Эстер на апельсиновое. Когда та поняла, что ест, было уже поздно! Красная сыпь уже украсила блеклые щеки маркизы и зверски зудела, пришлось старушке покинуть вечер, который закончился полным Никиным триумфом. Разъезжаясь по домам, все только и говорили о ее восхитительной игре и музыкальном вкусе. Предвидя трудности в общении со свекровью, еще в Лондоне Вероника разучила отрывок из Шотландской симфонии Мендельсона и отрывок из фортепьянного концерта Маккензи, последний был основателем Шотландской консерватории, дабы однажды вечером порадовать леди Эстер. Труды ее не пропали даром, и надежды на то, что она не будет принята в местном обществе, которые питала леди Эстер, не сбылись.

Вот в таких милых, незатейливых развлечениях проходила Вероникина жизнь в замке.

Эти семейные радости так измотали будущую маркизу, что Ника едва не разорвала их с Джорджем помолвку. Спасло лишь то, что буквально накануне Нике случилось подслушать их с матерью разговор.

Леди Эстер категорически потребовала от Джорджа разорвать помолвку и отменить свадьбу, пригрозив лишить наследства, оставив все Бредфордам, но Джордж проявил похвальную твердость, сказав, что хоть и любит мать и дорожит ее мнением, но никакие деньги не заставят его отказаться от Вероники. После этого он поцеловал леди Эстер руку и, гордо подняв голову, вышел из кабинета, провожаемый такими междометиями, каких сложно было ожидать от шотландской маркизы.

А после завтрака преподнес Нике в подарок охотничью лошадь, чем окончательно растопил лед в ее сердце.

А на следующий день пристукнули маркизу. Что лично Веронике, учитывая приятность характера ее несостоявшейся свекрови, удивительным не показалось. Удивляет другое. При чем тут она? Этот вопрос крутился в ее голове как карусель – снова и снова.

Незаметно Вероника задремала, тяжелый, глубокий сон захватил ее, и она до утра металась на казенном матрасе, так и не раздевшись, а утром проснулась измотанная и несчастная. Вялость и апатия полностью поглотили ее, она лежала, почти не двигаясь, до тех пор, пока скрежет ключа в замке не помог ей встряхнуться. Она приподнялась на кровати.

– Мисс Осокина, к вам посетитель, – возвестил служитель тюрьмы, и Нику, едва успевшую пригладить волосы, вывели из камеры.

Джордж стоял в гостиной второго этажа, прислонившись лбом к прохладному стеклу, не отрывая темных, наполненных ужасом глаз от геометрически правильных садовых дорожек. Его сильные длинные пальцы впились в стекло с отчаянием безысходности. С того самого момента, как он впервые увидел лежащую на садовой дорожке мать с остановившимися глазами и залитым кровью лицом, видение ни на секунду не покидало его. Ни во сне, ни наяву. Он боялся спать. Кровавое пятно, расползавшееся по ее лицу, заслоняло собой весь свет.

Он, Джордж Гордон, маркиз Хантли, считавший себя вполне уравновешенным, здравомыслящим человеком, уподобился истеричной горничной, кухарке, какой-нибудь миссис Хокинз.

Именно так. Поскольку всегда считал, что людям его круга подобные слабости недоступны, противоестественны. Поколения, воспитанные в строгих рамках условностей, правил, воли, разума, чести, сознания собственной незаурядности, уже давно изжили все природные, натуральные чувства, и их проявления сродни животным страхам, видениям и простонародной впечатлительности.

Но нет. Мистический ужас захватил Джорджа полностью, потрясение от смерти матери пробудило в нем глубинные, неведомые ему самому пласты его натуры. Спокойная, размеренная, полная удовольствий и красоты жизнь вдруг раскололась под ударом старой садовой тяпки, выпустив наружу примитивные, недостойные, низменные страхи и чувства.

Джордж со стоном попробовал оторваться от стекла, помогая себе в этом намерении, стукнул по нему кулаком так, что стекло зазвенело, вибрируя и грозя обрушиться на него миллионом мелких острых осколков. Это напугало его, он отдернул руки, глядя с испугом на холеные белые ладони, словно боясь увидеть их израненными, кровоточащими, такими, как ее голова.

Джордж взвыл, точно раненый зверь, силясь справиться с собой и пугаясь собственной слабости. Потом оглянулся пугливо и затравленно, словно опасаясь непрошеных свидетелей, резко развернулся и бросился прочь из гостиной.

Почти вбежав в кабинет, Джордж сейчас же налил себе стакан виски и выпил его жадными большими глотками, после чего обессиленно повалился в кресло.

Алкоголь не помогал. Он мутил разум, но не избавлял от кошмаров.

Джордж снова вскочил. Страстное желание избавиться от видения душило его. Он треснул кулаком по столу, потом еще и еще.

– Ты должен быть в тюрьме! Она там! Одна! Она ждет тебя! Вероника! Твоя невеста! – Каждое слово сопровождалось крепким, гулким ударом кулака по столешнице, словно, вбивая слова в твердую дубовую поверхность, он рассчитывал впечатать их в свою голову. – Тряпка! Тряпка! Тряпка!

Он стучал до боли, пока рука не начала неметь, а потом вдруг остановился, как-то неловко сполз по столу на пол и замер, прижавшись головой к его резной ножке.

Потом встал, медленно, удивительно спокойно окинул равнодушным взглядом кабинет и вышел.

Поднявшись к себе, он вызвал Тафта и велел собрать дорожную сумку, предупредив, что уедет на несколько дней. Потом сел на край кровати и замер в безмолвном отчаянии, но уже не бурном и мучительном, а пассивном, примирившемся.

Марджори влетела к нему с выражением злого укора на лице.

– Куда-то собрался?

– В Дублин.

– А Вероника?

Джордж взглянул на нее сухими, лишенными эмоций глазами.

– Мне надо спасать свой рассудок. Я хочу похоронить мать. – Голос Джорджа звучал как шелест газеты. – Когда она упокоится с миром, мне станет легче.

– Может, тогда кремация и прах развеять? – с какой-то неприятной язвительностью, зло спросила Мардж.

Резкий звон пощечины разорвал тишину комнаты.

Она тут же вскинула на него вспыхнувший взгляд, но, встретившись с глазами Джорджа, шагнула к нему и крепко прижала его голову к своему животу.