Расписной - Данил Корецкий

Морда достал пачку «Беломора», вытряхнул папиросу, привычно размял табак и закурил.

– Представляю, какой получился дурдом… Не-е-ет, так жить не можно. Всегда должны быть старшие, те, кто помладше, самые младшие. Только пахан обязан быть путевым. Если он пляшет под ментовскую ДУДКУ…

Морда указал на двух пидоров, старательно убирающих в камере. Веркой звали того самого гладкого красавчика в красных плавках. Он старался руководить, то и дело покрикивая на Машку – совсем молодого парня с бакланскими [43] наколками.

– Видишь, у гребней тоже одни командуют, другие подчиняются. На зоне Верка, может, в главпетухи пробьется.

Но Расписной смотрел в другую сторону, на окно. Шкет стоял на плечах у Зубача и через дырку в проволочной сетке пропускал между стеной и «намордником» привязанную к толстой нитке записку. Сто процентов, что это был запрос про него.

Малевки поступят в соседние камеры – слева и справа, а может быть, еще в нижнюю и верхнюю. Оттуда записки передадут дальше, или продублируют их содержание через прижатую к стене кружку, или криком во время прогулки, на худой конец простучат по водопроводным трубам… Через несколько часов многочисленные обитатели тюрьмы смогут высказать все, что они знают или слышали о Вольфе-Расписном… Страхующий операцию лейтенант Медведев обеспечивает отсутствие в камере тех, с кем Вольфа могла сводить судьба, – земляков, бойцов специальной разведки, соучеников и знакомых. Но черт его знает, кто может оказаться среди полутора тысяч собранных со всей страны босяков…

– Нашего пахана рассматриваешь? – хмыкнул Морда и ожесточенно почесал под мышкой. – На что это он Хорька фалует?

Калик сидел под окном и, доверительно наклонившись, что-то говорил низкорослому зэку, острые, мелкие черты которого действительно делали его похожим на отвратительного грызуна. Грызун завороженно слушал и чуть заметно кивал. Бессмысленный взгляд, идиотски приоткрытый рот… Вид у него был жуткий.

– У Хорька крыша течет. Настоящий бельмондо [44] . Иначе ему бы за два мокряка в натуре зеленкой лоб намазали…[45]

Морда глубоко затянулся и окурил едким дымом лоснящееся тело.

– Блядь, искусали всего! Вшей хоть прожарками немного гробим, а клопов вообще не переведешь! А тебя сильно нагрызли?

– Да нет, – рассеянно отозвался Волк. Он вообще не почувствовал присутствия насекомых.

– Гля, везет! Видно, кровь такая…

Звенел ведром Машка, громко командовал им Верка.

Волк впился взглядом в шевелящиеся губы Калика. Верхняя то и дело вытягивалась хоботком, нижняя попеременно отквашивалась и подбиралась, будто подхватывая невидимую жвачку. Боец специальной разведки умеет читать таким образом даже иностранную речь.

«Завтра… Дуболома… заделаешь… Заточи… весло…» [46]

– Совсем ни хера не соображает: под блатного работает, думает, что его вот-вот коронуют! – рассмеялся Морда.

«Я… базар… отвлеку… ты… быстро… бочину… или… шею…»

– Потому пахана слушает, что он скажет, то Хорек и делает.

«Справка… ничего… не… сделают… Зато… потом… сразу… покрестим…» [47]

– Ну, с психа спроса нет, а с Калика? Хорек по жизни дурак, как его руками дела делать? Все равно что с чушкарем из одной миски хавать. Если ты настоящий пахан, то себя марать не должен. Я знаешь как таких мудозвонов не терплю, зубами грызть готов!

Грызун послушно кивнул и исчез. Калик полез за сигаретой.

– С чего ты так? – поинтересовался Расписной.

– Из-за брата младшего. Молодой, знаешь, – в поле ветер, в жопе дым… Один хер из малолетки откинулся [48] , ребятня вокруг него и скучковалась – как же, зону топтал! А у него передних зубов нету, говорит – авторитетным пацанам доминошкой выбивают, вроде как знак доблести… Мой и подписался! Тот ему сам два зуба выставил – теперь, говорит, ты самый правильный пацан в квартале. Ну братуха и гарцевал… Только они-то, дураки, не знали, что это вафлерский знак! А через полгода братан ларек бомбанул и загремел на два года. Тут-то и узнал, что это значит!

– Чего ж ты родной душе не подсказал?

– Не было меня тогда. Я через полтора года объявился, чего сделаешь, поздно уже… Ну тому гаду пику засунул, а моему не легче!

– Так ты по «мокрой» чалишься?

Морда покачал головой:

– Не, то дело на меня даже не мерили. Менты прохлопали. За карман попал…

Жизнь в хате текла размеренно и вяло. Пидоры закончили уборку, лысого громилу и его дружка – белесого, со сморщенной, как печеное яблоко, физиономией – выдернули с вещами на этап. Хорек сидел на корточках в углу и как заведенный чиркал о бетон черенком ложки. Вжик-вжик-вжик! Время от времени он корявым пальцем проверял остроту получающегося лезвия и продолжал свою работу. Вжик-вжик-вжик…

Волка это не касалось. По инструкции он имел право расшифроваться только для предотвращения особо опасного государственного преступления или посягательства на ответственного партийно-советского работника. Предписанное приказом бездействие вызывало в душе протест, но не слишком сильный.

Может, оттого, что он уже нарушал инструкцию, чтобы спасти мальчика от кровавого маньяка, и хорошо запомнил урок полковника Троепольского, едва не растоптавшего его за это. Может, потому, что сам ходил по краю и в любой момент мог расстаться с жизнью. Может, из-за того, что в тюремном мире не было особей, вызывающих сочувствие, и спасать никого не хотелось. Может, срабатывал эффект отстраненности, с каким пассажир поезда смотрит через мутное окно на ночной полустанок со своим, не касающимся его житьем-бытьем. А скорее всего, действовали все перечисленные причины, вместе взятые… Вжик-вжик-вжик!

После обеда обитателей хаты повели на прогулку. Тускло освещенные слабыми желтыми лампочками коридоры, обшарпанные, побитые грибком стены, бесконечные ряды облупленных железных дверей, грубо приклепанные засовы, висячие амбарные замки, ржавые решетки в конце каждого коридора и пропитывающая все тошнотворная тюремная вонь – смесь дезинфекции, параши, табака и потных, давно не мытых тел… Этот мир убожества и нищеты был враждебен человеку, может, он подходил, чтобы держать здесь свиней, да и то – только перепачканных навозом, недокормленных хавроний из захудалого колхоза «Рассвет», потому что дядя Иоганн рассказывал: в Германии свинарники не уступают по чистоте многим российским квартирам. Наверняка и эти его рассказы учтены в пятнадцатилетнем приговоре…