Кносское проклятие - Дмитрий Петров

Наверное, с девушками все-таки так нельзя. Конечно, Зоя была сама виновата, нарвалась, но и я оказался излишне груб — после моей отповеди она вдруг расплакалась.

Сначала задрожали губы, с каждым мгновением все сильнее. Потом рот скривился, а в уголках глаз скопилась влага. За первыми капельками хлынул поток — девушка закрыла лицо руками и затряслась. С соседнего столика на меня осуждающе посмотрела пожилая пара. Мерзкий гнус довел барышню до слез!

— Я не собиралась, — сквозь слезы выдавила она, не отнимая рук от лица, — просто мне очень страшно. Думаете, легко теперь вот так жить?

Лица Зои я не видел — только руки и трясущиеся от плача плечи.

— Как жить? — переспросил я. — Что вы имеете в виду?

— Все случилось так неожиданно, — простонала она, — я не ожидала, что его убьют! Я пришла и вдруг увидела… Эта кровь, там была целая лужа…

Нет, так дальше не могло продолжаться. Рыдающая красивая девушка громко оповещает все кафе о пролитой крови и убийствах. Так можно и в милицию угодить.

— Слушайте, — я решительно встал и дотронулся до Зоиной руки, — давайте прогуляемся. На воздухе вы успокоитесь, и мы нормально поговорим. И прекратите плакать.

На улице она быстро пришла в себя. Покой Лебяжьей канавки действует умиротворяюще, в особенности осенью, когда вокруг не снуют толпы туристов.

Зоя оперлась на мою руку, словно ища поддержки и утешения, и мы медленно двинулись в сторону Невы.

— Вот вы только что сказали, — начал я, — что не ожидали убийства. Верно? Скажите, а сам Димис ожидал чего-нибудь в этом роде? Он вам не говорил, что кого-нибудь опасается?

В этот момент я отчетливо ощутил, как дрогнула ее рука, лежавшая на моей. Чуть отстранившись, Зоя искоса взглянула на меня.

— Откуда вы знаете? — подозрительно спросила она. — Я как раз все время об этом думаю. И сейчас, и сразу после того, как увидела Димиса… Как вы догадались?

Мне осталось только пожать плечами и загадочно промолчать. На самом деле ни о чем я не догадывался, а задал самый традиционный вопрос, который положено задавать друзьям и родственникам убитых людей. Даже странно, что Зое его еще не задали в милиции — о чем они только думают?..

Но развеивать внезапно возникший ореол провидца не стал. Все к лучшему. Пусть девушка думает, что я ясновидящий — это на пользу делу.

— Кого боялся Димис? — спросил я. — От кого он ожидал нападения?

— Он не говорил, — потерянно пробормотала Зоя.

Она шла рядом со мной, опустошенная, с поникшими плечами. Теперь в этой испуганной и растерянной женщине было бы не узнать ту самоуверенную до наглости юную красотку, которая пришла на встречу со мной десять минут назад. Как будто она заранее готовилась к нашему разговору, накручивала, придумывала для самозащиты имидж нахалки и хулиганки. А потом из нее разом вышел весь воздух, как из резиновой игрушки, и она обмякла.

— Димис всего боялся, — ответила Зоя, — можно сказать, что и собственной тени. Мне это казалось смешным, я даже подтрунивала над ним. И вот… — Она прерывисто вздохнула. — Он оказался прав.

— Он не говорил, кого именно он боялся?

— Нет, — покачала головой девушка. — Да я и не расспрашивала. Мне этот страх казался просто шизофреническим.

— Может быть, у него были враги в науке? — допытывался я, не оставляя надежду на внезапное озарение. — Конкуренты? Ведь, судя по вырезанному у него на груди минойскому топорику, убийство было совершено именно на почве его научных изысканий.

— Я не знаю, — прошептала Зоя, ежась как от холода, хотя день был теплым и даже солнце, висевшее над набережной Невы, еще пригревало. — Но мне очень страшно. Очень.

— Строго говоря, о минойцах мы не знаем практически ничего, — заявил профессор Гимпельсон, крутя в руке низкий и широкий бокал, на донышке которого плескался коньяк. — Этот народ — одна из признанных загадок древней истории.

Саула Ароновича я разыскал по телефону, и он, едва услышав, что я расследую убийство его стажера, без колебаний пригласил меня к себе.

Считается, что профессора и вообще люди науки влачат почти нищенское существование.

Судя по дому, к которому я вечером подрулил на своем стареньком «рено», это не всегда так.

Мы вообще живем в обществе «лейбловой» культуры. Каждому предмету, каждому явлению соответствует кем-то придуманный и тщательно лелеемый лейбл — этикетка. Актриса — красивая, милиционер — продажный, а профессор — нищий.

На самом деле каждый из нас может легко вспомнить собственных знакомых: уродливую актрису, честнейшего милиционера и необъяснимо богатого профессора…

Домик Саула Ароновича находился в пригороде и был хоть и небольшим, но каменным и двухэтажным, а припаркованная во дворе «вольво-круз-кантри» отметала последние сомнения в платежеспособности хозяина.

Когда профессор Гимпельсон встретил меня на пороге своего дома, он был голым.

Ну, не совсем до конца голым, потому что плавки на нем имелись, однако в остальном…

За прошедшие сутки погода резко изменилась: питерский сентябрь властно вступил в свои права. Температура упала до десяти градусов, пошел нескончаемый ледяной дождь. Согласитесь, в такой обстановке встретить на пороге дома человека в одних плавках несколько неожиданно.

— Проходите, Олег, — радушно произнес профессор, посторонившись и запирая за мной дверь. — Как испортилась погода, а? Раздевайтесь.

Он вгляделся в мое лицо и улыбнулся.

— А, я вас узнал! Когда вы сказали по телефону, что когда-то учились у меня, я не смог вас сразу вспомнить. А теперь узнаю. Кажется, вы недолюбливали древнюю историю? Что я вам поставил на экзамене?

— «Четыре».

— А, ну да, — заулыбался Саул Аронович еще шире прежнего. — Значит, вы оказались полной дубиной. Четверки я обычно ставлю именно таким. Потому что умница получает «пять», а тоже умница, но с плохой подготовкой — «три», чтобы потом пересдал на «пять». А «четверку» я ставлю тем, кого не желаю больше видеть. Чтоб отвязались.

— Логично, — кивнул я, и в этот момент из открытой двери сбоку появилась стройная девушка лет двадцати двух в купальнике.

Дочь? Племянница? И почему оба вечером в купальных костюмах?

Когда я много лет назад учился в университете, Саул Аронович был уже немолод, и сейчас ему уж точно не могло быть меньше шестидесяти пяти лет. Это по крайней мере, а глядя на него трезвым взором — все семьдесят.

— Аня, — протянула мне руку девушка в купальнике. — А вы учились у Семы?

— У кого? — опешил я, в первую минуту не поняв, кого имеет в виду моя новая знакомая.

— У Семы, — проворковала барышня, прижавшись к поросшей густыми волосами впалой груди Саула Ароновича и глядя на меня лукавыми бусинками глаз. — Это я его так называю.