Майский сон о счастье - Эдуард Русаков

Это она не мне. Это она приласкала нашу маленькую собачку Каплю. Как я уже сказал, японской породы хин. Забавная такая псинка, пушистая, лохматенькая, чернобелый такой ушастик, глазастик, курносый такой, игрушечный, ручной, заводной, карманный, домашний такой дружочек.

– Вот, – говорю, – молодцы японцы. Как у них здорово получается всё маленькое! И диктофончики, и компьютерчики, и куклы-роботы, и собачки, и всякие там деревья декоративные…

– Потому что они живут в маленькой стране, – объяснила моя маленькая жена. – Вот им и приходится изобретать всё маленькое. Чтоб не так тесно было.

Эта маленькая мысль моей супруги показалась мне не такой уж маленькой. Я посмотрел на нее с уважением.

– Сама додумалась? – спрашиваю.

– А что?

– Ну… насчет японцев – может, где вычитала?

– Я вообще думаю, – сказала жена, продолжая развивать из маленькой мысли большую теорию, – я думаю, что японцы могли бы вывести особую породу людей-малюток, и тогда им было б совсем не тесно на маленьких своих островах… Понимаешь?

– О-о, – сказал я.

– Ведь если б японцы смогли – а они смогли бы! – вывести породу микро-людей, они бы этим компенсировали территориальный свой дефицит… и тогда… понимаешь?..

– Гениальная идея… – прошептал я. – И главное – нет ничего фантастического, это вполне реально – при нынешнем-то уровне генной инженерии!

– Вот видишь, – улыбнулась жена. – Давай, предложим японцам нашу идею?

– Да за такую идею можно Нобелевскую премию отхватить! – воскликнул я, обнимая маленькую свою умницу. – Да я завтра же напишу… – А куда?

– Ну, японцам.

– Постой… – нахмурилась жена. – Не спеши. Ведь мы-то с тобой, как-никак, не японцы. Может, следует сперва в наши органы соответствующие обратиться? Своим сперва сообщить… Для порядка – а?

– Ну-у, – сразу скис я. – Это ж начнется волокита… потом и не рады будем, что связались. Лучше прямо к японцам!

– А не причинит ли это ущерб безопасности нашего государства? – призадумалась моя маленькая патриотка. – Ты представь – расплодятся эти япошки, как муравьи… а для нас, россиян – хорошо ли это? В таких делах спешить не следует. И вообще – могут не так понять…

Я нахмурился, призадумался – и мой пылкий энтузиазм постепенно угас, и мне расхотелось проводить в жизнь замечательную идею.

– Ладно, черт с ними, с японцами, – решительно стукнул я кулаком по столу. – Пусть сами решают свои проблемы!

Жена согласно кивнула.

– Вот бы нам с тобой стать совсем малюсенькими, – сказала она мечтательно.

– Куда уж меньше?

– Вот бы стать нам совсем крохотулечками, – продолжала она, – и тогда б наша маленькая квартирка стала просторной как огромный дворец!..

– Мне вообще-то и так неплохо, – не очень уверенно заметил я.

– Мне тоже, но могу я хотя бы помечтать? – И жена закатила маленькие серые глазки. – О, как я хотела бы стать Дюймовочкой… я гуляла бы по цветочной клумбе, летала бы верхом на бабочке, на стрекозке, на божьей коровке…

Я слушал ее и кивал, соглашаясь. Конечно, она права, моя умненькая малютка. Чем человек меньше, тем он незаметнее, и тем просторнее ему в этом тесном мире. И тем легче остаться в живых.

– Ну а я бы хотел стать микробом, – сказал я мечтательно. – Прелесть в том, моя прелесть, что никто бы меня тогда не видел… Главное – быть подальше от микроскопа!

– А как ты думаешь, – спросила жена, – у микробов есть душа?

– Не знаю, – сказал я, – но уверен, что они – счастливы.

Рассказ-хроника

9 часов 5 минут.

Я позвонил художнику Андрею Геннадьевичу и спросил – знает ли он, что сегодня, сейчас, буквально через несколько минут, начнется солнечное затмение. Он, разумеется, был не в курсе. И вот так – всегда: другие люди давно всё знают, один Андрей Геннадьевич ничего не знает. Витает в облаках. Художественная, видите ли, натура. Не от мира сего. «И тебе, – говорю, – не стыдно?» – «А у меня, говорит, нету радио. И телика нету. И газет я не читаю, потому что не выписываю». – «А почему, – говорю, – не выписываешь?» – «А потому, – говорит, – что денег нету». – «Так бы сразу и сказал», – говорю. – «А что?» – говорит. – «Чего?» – говорю. – «Ты о чем?» – говорит. – «Как о чем? – говорю. – О солнечном, – говорю, – полном затмении, которое начнется с минуты на минуту, посмотри на часы или на небо, на солнце, сквозь темные очки или закопченное стекло или сквозь любой другой светофильтр, это ж бесплатное зрелище, супердефицитное шоу века, спешите видеть, последний раз в тысячелетии, торопитесь, торопитесь, только один сеанс, после третьего звонка вход воспрещен, это я шучу, не пугайся, кладу трубку, чао».

9 часов 15 минут.

Андрей Геннадьевич позвонил мне и сказал, что намерен идти на Караульную гору с этюдником – и позвал меня с собой. Ему, видите ли, захотелось написать с натуры затмение солнца. «Зачем лезть на гору? – удивился я. – Ведь можно с крыши твоего дома, у тебя такая замечательная плоская крыша». – «А я хочу с Караульной горы», – сказал упрямый Андрей Геннадьевич, и я не стал с ним спорить, потому что спорить с ним БЕСПОЛЕЗНО и НЕКОГДА, надо за солнцем следить, а с этим упрямым художником лучше не спорить: можно ОПОЗДАТЬ.

9 часов 28 минут.

Когда я примчался к Андрею Геннадьевичу на такси, он был, разумеется, не готов к выходу – он чистил туфли. У него такая слабость, он всегда, перед тем, как выйти на улицу, чистит туфли, даже если на улице дождь, даже если полное затмение, даже если землетрясение – Андрей Геннадьевич обязательно чистит туфли. Он очень старательно их чистит и очень от этого устает, а когда туфли, наконец-то, сверкают как лаковые, Андрей Геннадьевич вдруг обнаруживает, что у него ЗАБОЛЕЛА ГОЛОВА или ЗАБОЛЕЛО СЕРДЦЕ или он ВСПОТЕЛ – а поэтому обязательно надо умыться до пояса (как минимум!), и он идет умываться (в сверкающих туфлях).