Все души - Хавьер Мариас

– Поразительная, эта ваша история с сидром, – произносил я тем временем. – И этот странный налог существовал только в Англии?

– Только в Англии, – подтверждал сияя Хэллиуэлл.

От меня не ускользнуло, что Клер Бейз заметила мое движение (стало быть, обращала на меня какое-то внимание в этой ситуации) и тоже откинулась назад, хоть и не знаю, из каких соображений – то ли с целью подставить таким образом под удар кого-то из своих соседей, то ли для того, чтобы удалить из поля зрения лорда Раймера свое лицо и свой вырез и проверить, не удастся ли лорду Раймеру выйти из состояния невменяемости и привести себя в порядок. Но гений по части интриг выдвинулся вперед всей своей тушей (причем левый локоть елозил по столу, а передняя часть мантии проволочилась по нетронутому филею и смахнула на скатерть зеленый горошек, так что горошины раскатились в разные стороны) – он не собирался терять из виду то, на что не мог насмотреться. И наступил момент, когда лорд Раймер, взгляд которого по-прежнему и неотрывно был прикован к лицу и вырезу Клер Бейз, полностью отключился, и стук молотка, до этого раздававшийся с интервалами произвольной длительности и аритмичный, превратился в барабанный бой, непрерывный и механический, чего сам warden совершенно не сознавал. Результаты не замедлили сказаться, и притом наглядно, на общем виде стола: он был весь в объедках и усеян не только крошками, горошинами и шампиньонами (это добро просыпать во всех случаях нетрудно) – тут же валялись куски картофеля, сваренного на пару, косточки камбалы, очки уродливого профессора из Лейдена (без очков он был еще уродливее), и скатерть была вся в подтеках густых соусов и в бессчетных и разноцветных винных пятнах. (К счастью, мантии, наряду с функциями эстетическими, а также маскирующими, выполняют еще одну: предохраняют элегантные наряды тех, кто восседает за «высокими столами», от всяких отбросов, не поддающихся ни опознанию, ни исчислению, которые периодически на этих столах скапливаются. Пятеро официантов, уже пришедших к согласию, были, однако же, заняты тем, что в десять рук придерживали стол за торец напротив места, которое занимал warden, от чего весьма страдала шевелюра литературного авторитета, который там восседал, – и цель официантов состояла в том, чтобы вибрации от грохота и вес громадного туловища лорда Раймера, навалившегося на стол, не причинили оному еще большего ущерба. Постепенно (хотя все происходило в считанные секунды) в столовой воцарилась тишина – хотя и не полная, поскольку разгорячившийся Хэллиуэлл и раздражившийся Этуотер были не в силах замолчать хоть на миг, и покуда первый из упомянутых топил меня в сидре («Сам виконт Питт[17]был вынужден заняться этим вопросом! Стерн[18]упоминает сидр в одной из своих проповедей!» – восклицал он в самозабвении), второй, засунув большие пальцы обеих рук в складки своей мантии на уровни груди, продолжал пламенную речь, обращенную к лорду Раймеру, полагая, что неотрывный и животный взгляд последнего устремлен на него, а не на вожделенный вырез и лицо Клер Бейз. Хотя барабанный грохот в своей самой варварской фазе продлился не дольше минуты, ситуация сделалась невыносимой (в продолжение этой самой минуты). Но единственными сотрапезниками, взгляд которых не был подернут дымкой, оставались мы, а мы никаких мер принять не могли, поскольку на иерархической лестнице занимали скромные места; глаза же персон рангом повыше пребывали под уже упоминавшейся завесой, не позволявшей им увидеть, что лорд Раймер перешел все границы и следует привести его в чувство или без проволочек просто-напросто отстранить от обязанностей председателя (а лорд Раймер был не только warden, но еще и влиятельный политический деятель и прославился своей ненасытной мстительностью); и по этой причине тишина все ширилась и ширилась, и ее нарушали только невозмутимое бормотание Хэллиуэлла, брюзжание светила Этуотера и взвизгивания гарпии, сидевшей одесную от лорда Раймера, – а эта особа, хоть и принадлежала со всей очевидностью к разряду подлипал и была неспособна его одернуть, так как боялась впасть в немилость, все же не могла сдерживаться и всякий раз при очередном ударе молотка содрогалась, ибо бюст ее, пышный и явно подправленный инъекцией, находился в непосредственной близости от истязаемой подставки.

В продолжение этой бесконечной минуты я успел понаблюдать за всеми сотрапезниками, которые оказались у меня в поле зрения: литературный авторитет за другим концом стола отмахивался обеими руками от официантов, каковые, тщась удержать стол в равновесии, действовали ему на нервы, трепали, как и прежде, шевелюру и задевали уши локтями десятка рук, вцепившихся всеми пальцами в край столешницы; справа от светила докторша Уитинхолл явно жалела, что у нее только две руки, ибо пыталась в одно и то же время совершить целых три дела: заткнуть себе уши, остановить лавину бутылок (с половиной содержимого), уже катившихся по направлению к лорду Раймеру, и удержать на голове паричок с мелированными прядями (скорее всего, новый), потому что он начал сползать; а вторым соседом литературного авторитета был заведующий моей кафедрой (профессор Кэвенаф, ирландец, державшийся непринужденно и больше всего интересовавшийся собственными писательскими успехами – он печатал под псевдонимом романы ужасов и навлек на себя неприязнь коллег как раз за то, что был ирландец, писал романы и держался непринужденно); Кэвенаф, казалось, потешался над происходящим: действительно, он иронически подыгрывал грохоту молотка, постукивая ложечкой по своему бокалу, как делают во время десерта, чтобы попросить слова; справа от него находились два члена колледжа (Браунджон и Уиллис, так они звались; и были то мужи ученые, средних лет, а потому не очень возбудимые); эти двое ограничивались тем, что искоса поглядывали на лорда Раймера и тщились изловить ускользавшие от них очки их гостя из Голландии, а тот, хоть и сидел в безопасности на своем месте, после утраты очков простер пред собою обе руки (опрокинув немногие предметы поблизости, которые еще оставались в вертикальном положении), словно боялся оступиться, как делают слепые, когда потеряют трость; Дайананд, также член колледжа и личность с характером, был одним из тех немногих, кто мог бы остановить разбарабанившегося лорда Раймера; но, по правде сказать, хоть поза его и не предвещала ничего доброго, Дайананд ограничивался тем, что бросал на него смертоубийственные взгляды да сжимал и разжимал кулаки, лежавшие на столе. («Этот индийский врач заставит его расплатиться дорогой ценой, даже если ему придется прождать десять лет, – подумал я. – Этот индийский врач – человек опасный»); светило Этуотер и экономист Хэллиуэлл остановили в конце концов потоки своего красноречия, но, казалось, само их молчание приводило обоих в еще большее замешательство, чем колотьба молотком по подставке, которую учинил warden и которую оба расслышали, возможно, лишь тогда, когда наступил миг барабанного грохота и молчания сотрапезников; я уже рассказал о пугливой гарпии; что же касается Кромер-Блейка – лицо его было загадкой: потирая свой восковой подбородок, он, казалось, выжидал чего-то с неопределенной улыбкой (то ли вот-вот расхохочется, то ли вот-вот даст волю скопившемуся гневу), словно знал заранее, как человек, хорошо изучивший нрав и обычай своего начальства, что одна минута продлится одну минуту. Остальные четверо сотрапезников, среди которых был и Эдвард Бейз, сидевший слева за противоположным концом стола, не попадали в мое поле зрения. Но за то время, что взгляд мои совершил вышеописанный пробег, в течение шестидесяти секунд тогда и немногим больше теперь, когда давно кончилось то мое время и прошло еще много времени и пишу я здесь, в моем городе Мадриде, я пропустил в перечне Клер Бейз – и пропустил сознательно.