Богобоязненный - Дэн Джейкобсон

Работали подмастерья по многу часов, но жена Хирама была несклонна баловать ребят, поэтому кормила их хлебом, жидкой кашей да капустой. Мясо или рыбу давала только накануне шабата. Деньги, ничтожные суммы, которые им полагались, ребята тратили в основном на еду, покупали что-нибудь на рыночной площади. Летом в доме было жарко, под крышей стояла такая духота, что уснуть невозможно, лежишь и мечтаешь только о глотке свежего воздуха, а зимой — холодрыга! Каждую зиму на пальцах рук и ног и на кончиках ушей у Коба появлялись ознобыши, превращавшиеся в ранки и язвы, которые не заживали и проходили только с наступлением лета.

Словом, жизнь Коба ничем не отличалась от жизни любого другого подмастерья, при условии, что к нему относились по-человечески. Ребята время от времени предавались ночным забавам на чердаке, но при свете дня об этом не заикались. Зато всегда громко похвалялись, если речь заходила о служанках: кто кого сгреб в охапку и кто как именно облапил. На улице парни пялились на цыганок и девушек из христоверов и присматривались (делая вид, что их это ничуть не интересует) к двум домам с дурной репутацией, но войти внутрь не хватало ни духу, ни денег. Одно заведение ценилось больше: там жила женщина из племени куши, вроде бы из далекого Хаббаша на юге. Парни ходили за ней по улицам, дивились на ее темное лицо и пытались представить себе, какое же у нее тело, — непонятно только, на что они надеялись. Когда выпадала возможность, парни купались в реке и ловили рыбу. Еще они гоняли мальчишек-христоверов по переулкам и вдоль городских стен, если, конечно, превосходили их числом, и выкрикивали традиционные ругательства: «Свиноеды! Кровососы! Кресторукие! Крестоногие! Уроды!» Самым оскорбительным, как поносители, так и те, кого поносили, считали совершенно непонятное слово «гробокопатели».

По мере того как Коб рос и худел, над верхней губой и во всех других положенных местах у него начинали пробиваться редкие ростки волос, затем появилась жиденькая бородка. В дни святых праздников мужская часть Хирамова дома, как и все другие владельцы мастерских и их ученики, одевалась во все лучшее и во главе с хозяином отправлялась в молельный дом. (В Нидеринге было только две молельни, а здесь несколько, включая ту, что принадлежала небольшой, но разветвленной секте Благородной Лозы, члены которой упорно называли себя единственными истинными потомками Израиля, наследниками завета, заключенного с Иегудимами во время оно.) Любая мелочь, выходившая за рамки обычного, становилась предметом долгих пересудов между слугами, наемными работниками и подмастерьями. Всякий считал, что лучше других разбирается в чужих болезнях, смертях, беременностях, пьянстве, супружеских изменах и семейных дрязгах знакомых и незнакомых людей. Такие события, как публичная казнь (побивание камнями) или публичное наказание (кнутом), пожар, собачье бешенство, слухи о зарытом кладе, прибытие судна или даже появление на рынке репы необычно крупного размера, завладевали их вниманием на целый день, а то и не на одну неделю. Сплетня стала для них источником развлечения и познания и значила гораздо больше, чем молитва, работа, игра или музыка. Сплетня превратилась в цепь, которой они были скованы между собой и которая связывала их с внешним миром. Их можно было сравнить с привязанными к колесу ослами, вращавшими лебедку то влево, то вправо под аккомпанемент собственного рева.

В то время среди зажиточных граждан Клаггасдорфа было принято нанимать в услужение христоверов. (Хирам такую прислугу не держал.) Охотно брали женщин нянями, поварихами, уборщицами, сиделками. Мужчин тоже нанимали, но реже. Им обычно поручали делать то, что по субботам хозяевам воспрещалось. Но в целом, даже те христоверы, которые были довольны, что их жены и дочери работают служанками, сами предпочитали держаться своих традиционных профессий: были каменщиками, плотниками, кузнецами, извозчиками, стекольщиками и пивоварами. Некоторые занимались и земледелием. При всем при том многие достигли определенного благополучия, однако в основном жили скромно. Селились христоверы преимущественно в северной части Клаггасдорфа, за городскими стенами, занимали несколько длинных улиц, протянувшихся параллельно реке.

Коб и его друзья не часто забредали на эти улицы, но не из страха, а просто потому, что ничего особо интересного для них там не было. Тем не менее квартал манил своей непохожестью. В особенности привлекали две церкви, куда ходили христоверы: оба здания простой прямоугольной формы с конусообразными башнями, увенчанными на самом верху распятием, символом их религии. Этот крест внушал беззаботным, любопытным мальчишкам мистический страх. Они слушали непонятное пение, колокольный звон и внезапно наступавшую тишину во время церковной службы, пытались заглянуть внутрь — посмотреть, что делается в храме, куда их не пускали. А пару раз, когда они хихикали и задирали друг друга, члены общины прогнали их прочь, и они убежали не так от страха, как для забавы, на главные улицы города, где им ничего не грозило.

Было известно, что каждая из двух церквей представляет отдельную ветвь религии христоверов и между ними существуют глубокие разногласия в трактовке учения, и в былые времена это привело к разным бедам, кончавшимся кровопролитием, что, несомненно, может повториться. Расхождения, разъединившие христоверов, временами приобретали характер непримиримых и противоречащих здравому смыслу дебатов, и шли они о том, как христоверы понимают обряд причастия — высшую точку их богослужения, но больше ничего о сути их спора никто не знал. Однако, рассуждая на эту тему с друзьями, Коб, подобно прочим, всерьез излагал собственные умозаключения.

Экзотика не давала покоя! Гладковыбритые лица мужчин неустанно напоминали об их отличии от большинства горожан, не говоря уже о бесстыже необрезанной крайней плоти, таившейся в каждой паре штанов. Тем, кому удавалось догнать любого мальчишку-иноверца, доставалась главная награда стащить с него штаны и поглазеть в свое удовольствие на непривычно удлиненный безликий отросток, напоминавший червяка.

Ладно, не будем смешивать понятия или искать оправданий. Только представьте себе, какими зловещими представлялись христоверы, особенно самым невежественным и подозрительным обитателям такого глухого городишки, как Нидеринг. Глухой городишко или не глухой, не в этом суть — такое случается где угодно, и в мелких и в больших, чем Клаггасдорф, городах.

Так вот: Коб и вправду считал и тогда и позже, что на него оказывали влияние слова и суждения окружавших его людей. Конечно, оказывали. Иначе не бывает, все, в той или иной степени, подвержены чужому влиянию.

Взять хотя бы то, как христоверы ели, и вспомнить, какие слухи ходили об их обычаях. Отец Коба, мягкий и добродушный разносчик Амос, который, по мнению окружающих, и мухи не обидит, и тот не мог удержаться от сплетен. Есть такая община, рассказывал он сыну, религия которой (единственная в мире из всех религий, заверял Амос) позволяет употреблять в пищу все, что угодно, и что еще хуже — есть что попало, как попало, беспорядочно, без разбору, очищенное и неочищенное, сырое и вареное, хоть так, хоть в собственной крови, хоть в молоке, и в любой посуде. С одной стороны — тут Амос понижал голос, удрученно, но не без удовольствия, и продолжал, как бы с недоверием: а с другой! — эти всеядные едят плоть своего Бога и пьют Его кровь, и это главная часть их богослужения! А Бога этого, погубленного и возродившегося, считают истинным Богом, но — помни, сынок! — на самом деле это наш Бог, тот Бог, что явил себя Иегудимам, но христоверы сделали Его не Тем, кем Он когда-то был. Христоверы Его очеловечили, не лишив, правда, божественной природы, разделили на части, потом мистически воссоединили, и пусть Его пытали и мучили, тем не менее Он всесилен; имя Его нельзя упоминать всуе, однако Его изображения, начиная с младенчества на руках у нежной юной матери, до зрелости, где сплошные страсти, и, наконец, до тех, где он во всей славе Своей, в каждой их молельне.