Небоглазка - Дэвид Алмонд

— Чем ты недоволен? — спрашиваю шепотом.

Он молча отвернулся.

Небоглазка коснулась его плеча:

— Пойдем. Пойдем, смой с себя черную Черную Грязь.

Он сердито дернул плечом, но вместе с Мышем присел к ведру с водой, и оба умылись.

Небоглазка подошла к Дедуле и поцеловала его в щеку:

— Они детки хорошие. Может быть, я была не права, когда назвала их братьями и сестрой. Но они точно не привидения. Небоглазка будет заботиться о них, чтобы они перестали так бояться.

Она приподняла стоявшую на полу коробку:

— Здесь изюм и тушенка. И много-много сладкого-сладкого шоколада.

Открыла коробку и наклонила в нашу сторону. Мы взяли по конфете. И еще по конфете. Небоглазка протянула нам открытую банку тушенки:

— Берите! — говорит. — Берите еще. Не бойтесь. Берите, что вам больше понравится.

— Нужны места для ночи, — сказала Небоглазка. — Нужны места для сна и сонных мыслей.

И давай расстилать вдоль стены шерстяные одеяла.

— Для вас для всех, — бормочет. — Чтобы хорошо спалось, чтоб вам было уютно и нестрашно у Дедули в комнате охраны.

Мыш шагал рядом с ней, подбирал с пола металлические буквы и выкладывал наши имена возле одеял.

— Зачем эти буквы? — спросила Небоглазка.

— Это наши имена, — объяснил Мыш.

Он прочел ей имена по буквам.

— Поняла? Из букв получаются слова, а из слов — мы.

Она задумалась.

— А есть такие буквы, чтобы получилась Небоглазка?

Мыш улыбнулся и выложил возле ее одеяла:

Она тоже улыбнулась и осторожно потрогала буквы.

— Это я? — спрашивает.

— Это ты, — отвечает Мыш.

— Здорово. Здорово!

Она легла на свое одеяло, вытянула руку, чтобы касаться букв.

Январь свое имя взял и распинал:

— Фигня, как на надгробном камне!

Я поцокала языком.

Небоглазка лежит рядом со мной, укутавшись в свое одеяло.

— Моя самая наилучшая подруга! — бормочет.

Положила голову мне на локоть и уснула.

Мыш тоже быстро уснул мирным сном — похоже, ни о чем не тревожась.

Мы с Январем лежим, закинув руки за голову, и смотрим друг на друга. Глаза у Яна колючие, воспаленные и блестящие от усталости. Вижу, что ему хочется поссориться со мной, чуть ли не подраться. А у меня во рту — сладость шоколада и изюма, в животе — сытная тяжесть холодной тушенки. В голове звучит голос Небоглазки, я чувствую на щеке прикосновение ее перепончатых пальцев. Мягкое тепло печурки обволакивало нас. Ил Черной Грязи высыхал на теле, покрывая его коркой.

— Здесь тепло, Ян, — говорю. — Мы устали, Ян. Надо остаться хотя бы до завтра.

Он посмотрел на Дедулю, тот по-прежнему сидит за столом, не обращая на нас внимания. Пишет и пишет, бормоча и вздыхая. С волос и бороды на страницу падает черная пыль.

— Они психи, — говорит Ян. — Натуральные придурки.

— Они нам ничего не сделают.

— Ты посмотри на него, он как из страшного сна вылез! Кто его знает, что ему в голову взбредет…

— Зато она славная.

— Славная, ага!

— Да, славная. Ей столько же лет, сколько нам, но она как маленькая. И такая странная…

Он покачал головой, скрипнул зубами:

— Уродка, хочешь сказать. Мутантка. Как из зоопарка сбежала.

— Прекрати!

Глаза у него сузились.

— Тебя, похоже, заколдовали, Эрин. Вся эта фигня с братьями, сестренкой и самыми наилучшими подругами.

— Заколдовали! Ха!

Дедуля крякнул. Посмотрел на нас:

— Не брат. Не сестра.

Я кивнула ему:

— Нет. Мы знаем, Дедуля.

— Мы знаем, Дедуля, — пискляво передразнил Январь, опустил голову на одеяло и повернулся ко мне спиной. Почти сразу задышал глубоко и ровно. Дедуля снова уткнулся в свою книгу.

Стеллажи позади Дедулиного стола были забиты всякой всячиной. Я разглядела осколки посуды, кучки монет, ржавые ножи и инструменты. Еще там были ряды бутылок и металлических ящиков. Винт от моторной лодки и маленький якорь. Кучка побелевших костей. На самых верхних полках, прямо под потолком, виднелись коробки, туго перевязанные ремнями и веревками. К стене у двери были прислонены три лопаты. Тут же стояли одно в другом ведра. Дедуля писал, что-то приборматывая. Небоглазка спала у меня на локте. Порой она напевала во сне, и это звучало как музыка из далеких стран. Я протерла глаза, чтобы не провалиться в сновидения.

Руки у Дедули были обветренные и черные, как у нас. С них струились черная пыль и карандашные каракули. Он неотрывно смотрел в темноту, размышляя, барабаня пальцами по столу.

— Вторник. Хотя мои мозги, возможно, опять екнулись, и я опять запутался, и сегодня другой день. Но пусть его будет вторник. Находки, несколько. Три тарелки, битые. Одна чашка, битая. Одна сковородка, без ручки. Две монетки, стоимостью в два новых пенса. Один старый пенни. Пакет хлеба, подмокший. Прорва бутылок, пластик. Один сапог, один носок, одна пара трусов, размер XL. Одно крыло, чайка. Одна собака, черная, труп. Одна большая берцовая кость неизвестного происхождения. Драгоценностей ноль. Богатств ноль. Сокровищ ноль. Загадка, одна.

Он пожевал карандаш и поглядел на нас, как мы лежим рядком у него на полу. Я прищурила глаза. Мне был виден кончик его носа, длинные космы, очертания всклокоченной бороды, слово ОХРАНА на груди. Он снова повернулся к своей книге.

— Загадка, одна. Существа, трое, выползли из Черной Грязи в самый глухой час ночи. Один плот, дерево. Три существа, которых занесли сюда вода и луна. Три существа, выползшие из илистых глубин Черной Грязи. Три существа, которых спасла моя Небоглазка.

Взял со стола кусок пирога и принялся жевать.

— У нас гости, Дедуля. Черти, ангелы или что-то посередке? Кто его знает…

Поглядел на нас, как мы лежим рядком у него на полу, утер рот рукавом и продолжил писать.

— Утро вечера мудренее. Завтра посмотрим.

Откинулся назад в своем скрипучем кресле и вздохнул:

— Вот вторник и кончился. Дальше будет среда.

Запел песню о море, о человеке, заплывшем слишком далеко и не нашедшем дороги домой. Огоньки свечей освещали его опущенную голову. Снова посмотрел на нас.