Искушение Торильи - Барбара Картленд

В конце концов маркиз решил, что присутствие женщины на обеде, где предметом общего интереса будут вина и яства, несомненно, окажется нежелательным.

А потом пришел к заключению: чем раньше Берил поймет, что во время холостяцкой вечеринки ей следует самой позаботиться о себе, тем будет лучше.

Думая о своей суженой, Хэвингэм вспомнил, как была разочарована маркиза, узнав о его выборе.

Он предвидел это, еще отправляясь на север, однако не мог забыть печаль в глазах матери.

«Ничего, женюсь, и она снова будет счастлива, — старался ободрить себя Хэвингэм, — а когда у нас родятся дети, ей будет кого любить и пестовать».

И тут он впервые осознал, что образ жизни, который вела до сих пор Берил, едва ли способен вызвать к ней расположение матери.

Он ведь сам называл ее душой каждого приема.

Берил всегда была окружена толпой восхищенных обожателей: они реагировали на каждую ее шутку, явно преувеличивая ее наклонности к остроумию.

И как бы в утешение себе маркиз подумал; «У нас одинаковые вкусы и жизненные принципы».

Чем не основание для брака?

Близился вечер, однако до «Георгия и Дракона», где маркиз собирался остановиться, надо было еще ехать и ехать.

Огибая поворот узкой, обсаженной зелеными изгородями дороги, Хэвингэм заметил впереди какое-то движение.

Он немедля осадил свою упряжку на полном ходу.

— Там что-то случилось!

— С дилижансом, милорд; — сказал Джим.

Они подъехали ближе. Дилижанс накренился набок под немыслимым углом с левой стороны дороги. Он только что столкнулся с каретой, возле которой метались две ошалевшие лошади.

Заросли изгороди не дали экипажу перевернуться, но привязанный к крыше дилижанса багаж оказался на дороге. Вокруг него с писком сновали белые цыплята, выбравшиеся из корзинки.

Жалобам птенцов вторило блеяние зашитой в мешок овцы, лежавшей вверх тормашками на травянистой обочине.

Вокруг раздавались причитания женщин и проклятия мужчин. Владелец кареты, разъяренный джентльмен средних лет, на чем свет стоит ругал кучера дилижанса.

Последний при активной помощи кондуктора отвечал ему тем же.

Маркиз не долго взирал на эту суматоху.

Проехать было невозможно, и, поскольку никто не собирался что-либо предпринимать, он передал поводья конюху.

Не торопясь сошел на дорогу и чистым, ясным голосом велел бранящимся немедленно закончить конфликт:

— Эй, вы, дураки, берите под уздцы своих коней!

Владелец кареты и кучер дилижанса удивленно воззрились на него.

— К лошадям! — еще раз приказал маркиз, неожиданно быстро добившись повиновения.

Бросив взгляд на мужчину, слезавшего с крыши дилижанса, Хэвингэм показал на тех, кто мог лишь высунуться в окно, не имея возможности выбраться из накренившегося экипажа.

— Все наружу! — распорядился маркиз. — А потом выправьте дилижанс, если не хотите провести здесь всю ночь.

Его решительность заставила мужчин взяться за дело.

Толстуха фермерша, выбравшаяся с их помощью первой, запричитала:

— Ой, цыпки мои… ой, мои бедненькие цыпки, всех передавят…

Она настояла, чтобы спасители сначала приняли у нее корзинку, где еще оставалось несколько однодневных цыплят, которых она, вероятно, везла на рынок. А затем стала выражать недовольство:

— Просто позор, как нас возят эти кучера! Чтой-то с ними надобно делать, вот что!

— Полностью согласен с вами, мэм, — поддержал ее маркиз.

Женщина вернулась к своим тревогам и цыплятам. Хэвингэм же сосредоточил внимание на пожилом джентльмене, который, содрогаясь от негодования, выбирался из экипажа и при этом утверждал, что в его теле сломана каждая косточка.

За ним последовали еще трое мужчин, и наконец маркиз увидел под несколько примявшимся капором овальное личико с огромными перепуганными глазами.

Торилья выбралась наружу с такой легкостью, что едва прикоснулась к рукам двоих мужчин, готовых предложить ей помощь.

Оказавшись на дороге, она взглянула вверх и заметила маркиза.

Румянец заиграл на ее бледных щеках, когда Хэвингэм снял шляпу с высокой тульей и сказал:

— С новым свиданием, мисс Клиффорд!

От смущения девушка не могла найти нужных слов, и, бросив на нее взгляд из-под ресниц, маркиз возобновил улаживание дорожного инцидента.

Лошадей, запряженных в карету, уже успокоили, Итоном, не допускающим возражений, маркиз велел их владельцу, джентльмену средних лет, отправляться.

— Я подам на компанию в суд за ущерб, нанесенный моей повозке, — все еще кипел он гневом.

— Сомневаюсь, что вы получите компенсацию, — высказал свое мнение маркиз. — Но попытаться, конечно, можно.

— Кучер пьян, это же совершенно очевидно, — доказывал джентльмен.

— Они всегда пьяны, — заметил маркиз, отходя прочь. Разговор явно наскучил ему.

Теперь, расчистив одну сторону дороги, маркиз вполне мог продолжить путь. Тем не менее сперва он заставил ехавших на крыше дилижанса мужчин вытолкнуть непослушный экипаж на дорогу.

— И езжай впредь поосторожнее! — наказал маркиз кучеру.

Его побагровевшее лицо подтверждало справедливость брошенного обвинения.

Дабы смягчить суровость своих слов, маркиз вручил ему гинею, и кучер тотчас рассыпался в благодарностях.

Дилижанс поставили на дорогу, цыплят собрали в корзину, все еще блеявшая овца заняла свое место на крыше, и пассажиры стали рассаживаться.

Маркиз подошел к Торилье, стоявшей чуть поодаль от всех.

— Известно ли вам, где вы остановитесь сегодня вечером?

— В гостинице, которая называется «Георгий и Дракон».

— Тогда я отвезу вас, потому что сам еду туда.

Торилья поглядела в сторону дилижанса, а потом снова на маркиза.

— Я… я бы и рада, но…

— Никаких «но» быть не может, — возразил Хэвингэм. — Все приличия будут соблюдены, к тому же вы доберетесь до гостиницы быстрее и с большим комфортом, чем в этой старой колымаге!

Торилья улыбнулась в ответ и потянулась было к саквояжу, стоявшему возле нее на обочине дороги.

— Оставьте, — сказал маркиз.

Он помог девушке подняться в фаэтон, обошел его с другой стороны и принял поводья у соскочившего вниз Джима.

Конюх взял саквояж и сел на сиденье позади навеса. Они плавно покатили, вскоре оставив далеко позади сцену закончившегося инцидента.

Маркиз молчал. Торилья искоса взглянула на него. Он произвел на нее такое впечатление своей мужественностью и красотой, что она почувствовала даже некоторую робость.