Госпожа Сумасбродка - Фридрих Незнанский

Как водится, перекинулись своими соображениями о женщинах, в смысле о Татьяне с Аленой, о том, что встречи в последнее время стали редкими. Женя тоже посетовал, что придется убыть на целых полмесяца. Вадим в тот вечер почему-то больше интересовался, как у Жени складывается с Аленой. Да как? А никак, от случая к случаю. Друг другу не в тягость, и это, пожалуй, самое главное. Алена Осетрову вообще казалась более серьезной женщиной, чем та же Татьяна, не говоря уже об Ирке – заводной, всегда веселой, даже иной раз безрассудной. Вот уж кто действительно живет в свое удовольствие! А Таня – что говорить, суперсексуальная особа! Вадим, смеясь, кивал; уж он-то знал, но, пользуясь любой паузой, снова возвращался к Алене, словно именно она и была предметом его постоянных размышлений.

Женя уж подумал: может, ревнует? Или сожалеет, что в свое время уступил эту чуточку холодную, словно себе на уме, красотку? А что, всякое бывает. И потом, Женя не мог утверждать с полной уверенностью, что так уж сильно привязался к Алене. Нет, он с удовольствием встречался с нею, она очень даже достойно вела себя в постели, в ее уютной двухкомнатной квартирке на Филях Женя всегда чувствовал себя прекрасно, раскованно. Но, пожалуй, самое главное – они не успевали надоедать друг другу: то он был занят или улетал в очередную командировку на день-другой, то у нее находились неотложные дела. Так что за достаточно, кстати, недолгое время знакомства все у них складывалось, по расхожему выражению, тип-топ.

Заметив в какой-то момент, что у Вадима, похоже, портится по какой-то причине настроение, Женя ушел от темы и предложил два варианта: либо заказать еще по стопарю, либо разбегаться.

Решили в высшей степени грамотно: дернуть и – разбежаться.

Но когда покидали кафе, Вадим, державший под мышкой черную папку на «молнии», немного помявшись, попросил Женю о небольшом одолжении. Он хотел, чтобы на время его командировки вот эта папочка с кое-какими документами, которые он не хотел оставлять на службе, полежала у Жени дома. Это буквально на несколько дней. Но у Жени дом не пустует, там всегда мать находится, а вот Вадим на свое жилье рассчитывать не может. Еще залезет какой-нибудь хмырь, нынче ведь квартирные кражи стали обычным явлением. А материалы – нет, совсем не секретные, они скорее личного характера, вот поэтому он и не хотел бы оставлять их в свое отсутствие на службе.

Какой разговор? Женя взял папку и, открыв дверцу своей «Нивы», кинул ее на сиденье рядом с водительским.

Вадим проследил взглядом за этим жестом – Жене показалось, что он хотел что-то добавить, но промолчал и протянул руку, прощаясь. Он шел к метро, значит, в противоположную сторону. И не попросил товарища подвезти его. Да тут и ходьбы-то минуты три, не больше.

На том и расстались тогда.

Приехав домой, Осетров, не засовывая нос, разумеется, в чужую папку, просто сунул ее в ящик письменного стола, за которым когда-то работал Сергей Сергеевич, а теперь и сам Женя, и забыл о ней. Потому что на следующий день улетал в Сибирь.

И вот вернулся… И новостей – хоть отбавляй! Мало того, что Вадим учинил этакое, так еще и Танькины чары, будь она неладна… Как-то все пошло наперекосяк. И теперь, вспомнив о черной папке, Евгений вдруг подумал, что именно в ней может найтись объяснение и непонятному самоубийству, и необычно вызывающему поведению Татьяны, которая наверняка знает много больше, но предпочитает помалкивать, и, возможно, непонятному интересу Вадима к Алене, проявленному в их последний вечер.

Папка лежала там, куда он ее бросил, – в нижнем ящике письменного стола. Углы ее были перетянуты черными резинками. Неясно, зачем они, если уже и так есть «молния». Черт знает что придумывают.

Невзирая на безмолвные призывы матери, обрадованной появлением сына и уже хлопотавшей на кухне, накрывая обед, Евгений заявил, что ему недосуг, он уедет на час-другой, а вот когда вернется, тут уж наконец и поужинает. Но мать не отставала со своими заботами, и он сдался – на один лишь бутерброд с колбасой и стакан минералки.

Пока она готовила, он внимательно оглядел папку, потом снял резинки, расстегнул «молнию» и разложил папку, словно книгу. Внутри лежал газетный сверток. Ну как если бы три-четыре общие тетради обернули газетой, не толще. И тоже перетянут двумя резинками – крест-накрест. И под ними – сложенный белый бумажный листок, скорее всего, записка.

А тут и Галина Ивановна появилась с бутербродом на тарелке и стаканом минеральной воды.

– Ну поел бы как человек! – взмолилась она.

– Потом, ма… – Он засунул бутерброд целиком в рот и отмахнулся обеими руками. – Э-э-ха-ха!

Это он сказал: мне некогда. Мать лишь всплеснула руками и жалостно уставилась на него. Но Женя жестом показал ей, чтоб уходила, не мешала. Дело же вот, перед ним, – он ткнул пальцем в раскрытую папку. И когда мать вышла, он, не прикасаясь к свертку, внимательно оглядел его еще раз и за кончик двумя пальцами вытащил записку. Аккуратно развернул ее, словно боясь оставить отпечатки своих пальцев. Действительно записка.

"Женя, ты меня прости, пожалуйста, но у меня просто нет иного выхода. Я хотел тебе сказать, но… Словом, постарайся меня понять, хотя, боюсь, это будет тебе нелегко.

Здесь, в свертке, пятьдесят тысяч. Это все, что я смогу сделать для своей семьи. А в общем, я увяз. Если ты и сам еще не сообразил, то прими мой последний совет: пошли их к черту. Ты догадываешься, о ком я. Записку эту ты уничтожь, чтоб и духу ее не осталось. А сверток постарайся отдать моей Нинке, но чтоб она и рта не открывала, иначе всем будет очень плохо. Еще хуже, чем мне сейчас, когда я пишу тебе.

И еще. На даче в цветочном горшке есть моя заначка – от лучших времен. Пусть найдет. Она у меня баба умная и сумеет распорядиться тем, что осталось от всей моей жизни. Если уже не нашли.

Прости за последнюю просьбу. Мне больше некого просить.

Если ты читаешь эти строчки, значит, вопрос со мной уже решился. Еще раз прости, друг.

Вадим".

Евгений тупо глядел на записку, веря и не веря написанному. Казалось, что это какой-то бред. Но вот они, слова-то! Написаны! И почерк Вадима, его рука. Правда, написано ровно, без торопливости, словно заранее все обдумано.

Но почему именно его, Женю, выбрал Вадим своим душеприказчиком, так, что ли? Они же не настолько были дружны, чтобы доверять друг другу такие сокровеннее и опасные вещи. Однако, припоминая события последних недель, работу, компанию эту дамскую, да хоть и то, что так спонтанно произошло сегодня в доме у Татьяны, ее решительный натиск и собственную, какую-то прямо телячью, радостную покорность, Евгений вдруг понял, что за всеми этими делами, безобидными разве что на первый взгляд, может стоять чья-то жесткая воля. Первой жертвой которой оказался Вадим. Он успел это понять раньше, за что и поплатился. А кто следующий? Евгений Осетров? А что, теперь нельзя исключить. Тем более что сами пошли на бойню.

Но ведь, говорят, в таких ситуациях обычно действует козел-провокатор, который идет впереди стада, отправляемого на заклание. А как же в данном случае?