Опасайтесь бешеного пса - Елена Милкова

С одной стороны, это могла быть примитивнейшая ловушка. Но с другой — уж очень текст походил на сигнал SOS.

Николай появился у нужной двери с утра и, нагнувшись так, чтобы не попадать под обзор глазка, посыпал невидимым глазу мельчайшим порошком пространство около дверей. Потом спустился вниз и оглядел окрестности, но нигде ничего подозрительного не высмотрел. Хотя подозрительное могло затаиться за квартирной дверью со вчерашнего вечера.

За несколько минут до назначенного часа он снова поднялся к стальной двери, в которую вместо глазка была вмонтирована видеокамера. И осветил порошок узким синим лучом фонарика. Порошок озарился ровным светом. Будь на нем следы, их очертания зияли бы черными провалами. Убедившись, что к двери в течение дня никто не приближался, кроме собаки, которая умудрилась оставить с краю одинокий след задней левой лапы, Николай шагнул к двери и встал перед камерой в полный рост.

В сумке у него были шампанское, букетик и RWшник — пишущий сиди-ром, который может записывать на диски книги, фильмы и музыку.

* * *

Электричка, проскочив городскую зону, окунулась в полную тьму Лишь освещенные фонарями платформы выплывали из ночи, словно корабли в море, и быстро исчезали вдали. Платформы были заснежены и пусты — кому взбредет в шесть утра отправляться в Лугу — небольшой город, отделенный от Петербурга тремя часами езды. Это летом пригородные поезда переполнены пожилыми дачниками и владельцами так называемых садово-огородных участков, которых по этому маршруту давнее, ленивое умом городское начальство нарезало сотни тысяч. Вот и мучаются теперь бедолаги-пенсионеры, чтобы вскопать, окучить или прополоть и полить несколько своих картофельных бороздок да огуречных грядок. Едут, стоя на одной ноге, несколько часов, тесно зажатые общей людской массой, задыхаясь от душной жары и передавая друг другу таблетки валидола.

Но это летом. Зимой же ранние электрички пусты, и в вагоне можно свободно расположиться у прохладного окна, поставить ноги поближе к электрической печке и дремать, думая о своем.

Так Геннадий и сделал. Тем более что подумать у него было о чем.

Он ехал в Лугу, чтобы посмотреть на свою бывшую собственность — обувную фабрику.

Когда-то в другой эпохе и, можно сказать, в другом государстве с названием Советский Союз, его отец, партийный функционер средней величины, помог ему своевременно зарегистрировать строительный кооператив. В отчаянном восемьдесят девятом году и начался путь Геннадия в бизнес.

Раньше он корпел с утра до вечера над кульманом в проектном НИИ. Оборжаться можно — они там все работали в нарукавниках. И он тоже — приходил утром, надевал темно-синие сатиновые нарукавники и выполнял порученную ему часть проема — рассчитывал и вычерчивал прохождение дымовых газов по вентиляционным трубам какого-нибудь задолбанного цеха. А вечером, болтаясь в трамвае и мучаясь изжогой от подливки, которую щедрой рукой наливала в институтской столовой раздатчица Шура на осклизлые макароны, возвращался домой в двухкомнатную хрущобу. Но еще около дома он покупал, рассчитывая каждую копейку и стоя в длиннющих очередях сначала в кассу, а потом в продовольственный отдел, батон, докторскую колбасу, пошехонский сыр, творожный сырок с изюмом, десяток яиц и бутылку молока. А в их обшарпанной пятиэтажке его ждала Ольга с двумя сопливыми пацанятами, его сыновьями — одного она подхватывала из яслей, другого из детского сада И глаза у нее были всегда запавшие от усталости. Вся та жизнь казалось нормальной, даже тогдашний вождь страны, неуклонно впадающий в маразм и с трудом читающий по бумаге свои речи, тоже казался нормой их жизни. И он, Геннадий, думал, что так будет всегда. И отец его, партийный работник, тоже так думал. Отец его и учил жить бедно, но честно. И сам после своих тягомотных совещаний тоже возвращался в такую же хрущобу.

— Что поделать, жилищная проблема — одна из самых трудных в нашем городе. Тем более что нам противостоит сильный и изощренный враг, — говорил он иногда сыну с таким важным видом, словно делился большой государственной тайной.

Но, видимо, к восемьдесят девятому году их Горбачев нечто такое им втолковал, что они вдруг все сразу перестроились. И стали хапать ссуды. Правда, не сами, а с помощью родни. Тогда-то отцовский помощник и предложил Геннадию зарегистрировать кооператив. Он и Ольге предлагал организовать что-нибудь типа предприятия по биологическому уничтожению отходов, — в первые месяцы кооперативного движения почему-то всех потянуло на дерьмоуборочные занятия. Ольга же презрительно сморщила нос. ее чистая наука интересует, а не презренные заработки, видите ли.

Верно почуял время отцовский помощник. Без него Геннадий сам не сориентировался бы. Так же, как без его влияния не провел бы через чиновников регистрацию документов, а уж тем более, никогда не получил бы ссуды.

Но дальше Геннадии уже сообразит сам. А может, снова помощник подсказал. Обменных пунктов тогда в помине не было. И быстро обесценивающиеся рубли никто официально на зеленые не менял. Многие боялись и думать об этом — за такой обмен еще год назад запросто могли посадить — как-никак незаконная валютная операция. Отец в те месяцы почти не выходил из реанимационных палат своей Свердловки. Он не мог поступиться принципами, отчего у него один инфаркт догонял другой. Помощник уже шустрил где-то на стороне со своими кооперативами, якобы превращающими дерьмо в конфетки. О нем даже была большая статья в газете, где его называли первой ласточкой нового времени.

Они однажды встретились на Невском.

— Ты отца-то навещай, Гена, а то он тоскует в палате. Кристальной души был коммунист. Жаль, конечно, не понял, что теперь другая эпоха, не сумел перестроиться Помнишь, в школе проходили, «лишние люди»? Так вот он и есть сейчас — лишний человек. А для нового времени нужны такие, как мы с тобой — новые люди.

В той же статье бывший помощник вовсю крыл партийную номенклатуру и, как тогда говорили, командно-административную систему.

Точно, именно он и помог Геннадию обменять рубли на баксы.

— Я тебя выведу на одного человечка, Гена. А дальше тумкай сам.

Человечек состоял в гостиничном ресторане официантом. Им там интуристы давали на чай мятые доллары и они их втихаря меняли. Халдей позвонил подпольному миллионеру Корейко и в выходной привет этого Корейку к Геннадию в хрущобу.

По расчетам, Геннадию нужно было получить в обмен около десяти тысяч баксов. Такая сумма в тот год считалось просто грандиозной, он стодолларовой купюры-то никогда не видел. Ему казалось, что миллионер должен подъехать на шикарном лимузине. Однако тот пришел пешком и имел весьма затрюханный вид — в старых дешевых сандалиях на босу ногу советских джинсах фабрики «Большевичка» и мятой майке. Валюту он нес в полиэтиленовом мешке с затертым изображением Адмиралтейства и надписью «Ленинград».

Геннадий опрокинул на стол полный портфель советских денег. Портфель был старый, с оторванной ручкой. Миллионер долго считал их складывая одну купюру с другой, и Геннадий впервые увидел, как хранят и пересчитывают деньги профессионалы. Потом пришелец вынул из брючного кармана редкий тогда калькулятор «Касио», быстро произвел пересчет на баксы и вытащил несколько тощих пачечек из полиэтиленового мешка.