Самое сильное заклятье - Лайон Спрэг де Камп

На пятое воскресенье своего пребывания в Древнем Риме Пэдуэй позволил себе отдохнуть. Весь месяц он ни днем ни ночью не знал покоя: помогал Ганнибалу, носил корзины с бутылками и, между прочим, торговался с назойливыми рестораторами, чьи клиенты прослышали о замечательном напитке. Когда в экономике царит дефицит, отметил Пэдуэй, не надо заботиться о качестве – был бы товар! Он уже подумывал еще об одном займе у Томасуса – на новый аппарат, только на этот раз сделанный не из отбитых молотками неровных полосок меди, а из пропущенных через прокатные валки листов.

Однако сейчас, смертельно устав от самогонного бизнеса, Мартин страстно мечтал развлечься, то есть посидеть в Ульпиевой библиотеке. Глядя на себя в зеркало, Пэдуэй думал, что внутренне он совсем не изменился: все так же не любит торговаться и орать на прохожих. Но внешне… Никто из былых знакомых теперь бы его не узнал. Пэдуэй отпустил короткую рыжеватую бородку – отчасти оттого, что никогда в жизни не брился опасной (и тупой!) бритвой; отчасти же оттого, что всегда втайне мечтал о бороде, полагая, что при этом не так выделялся бы его крупный, хотя, безусловно, благородный нос.

Он подобрал себе далматику – византийского стиля длинную тунику с широкими рукавами. Брюки от твидового костюма придавали ему вид несколько нелепый, но щеголять в модных коротких штанах в преддверии наступающей зимы Мартин не хотел. Наряд завершал плащ из грубой шерсти – попросту большое квадратное одеяло с дырой для головы. Нашлась и старушка, которая связала носки и нижнее белье.

В общем и целом Пэдуэй был весьма доволен собой и благодарил судьбу, сведшую его с Томасусом. Сириец оказывал ему большую помощь.

К библиотеке Мартин подходил с тем же сладостным трепетом в груди, с каким юноша ждет встречи с возлюбленной. И не остался разочарован. Он едва не заплакал от нахлынувших чувств, когда, бросив первый беглый взгляд на полки, увидел «Вавилонскую историю» Бероса, все работы Ливия, труд Тацита о покорении Британии и полный вариант «Истории готов» Кассиодора. Ради знакомства с этими рукописями не один историк двадцатого века с радостью совершил бы убийство. На несколько минут Мартин просто растерялся, застыв подобно пресловутому ослу меж двух стогов сена. Затем с душевными муками все же сделал выбор, посчитав Кассиодора более актуальным. Он вытащил толстенные фолианты и сел за столик.

Это была тяжелая работа – даже для человека, свободно владеющего латынью. Но невероятное многословие и вычурность стиля не беспокоили Пэдуэя – он искал факты.

– Прошу прощения, господин, – неожиданно раздался голос библиотекаря, – высокий варвар с песочными усами – не твой человек?

– Вероятно, – сказал Мартин. – А что?

– Он заснул в Восточном отделе и так громко храпит, что читатели жалуются.

– Я разберусь, – пообещал Пэдуэй и пошел будить Фритарика. – Разве ты не умеешь читать?

– Нет, – безыскусно ответил вандал. – Зачем? В моем замечательном поместье в Африке…

– Да-да, знаю, старина. Но тебе придется либо учиться грамоте, либо храпеть на улице.

Фритарик сделал выбор незамедлительно и, обиженно ворча на восточногерманском диалекте, удалился. У Пэдуэя сложилось впечатление, что его телохранитель весьма невысоко ценит образование.

За столиком Мартина, листая Кассиодора, сидел представительный пожилой итальянец, одетый просто и в то же время очень элегантно.

– Прошу прощения. Я хотел осведомиться, не прочитана ли эта книга.

– О, пожалуйста, мне нужен только первый том.

– Не беспокойся, дорогой друг, должен лишь предупредить тебя: обязательно клади книги на место. Ярость Сциллы, оставленной Язоном без добычи, не идет ни в какое сравнение с гневом высокочтимого библиотекаря… Позволь поинтересоваться, какого ты мнения о трудах нашего славного префекта преторий?

– У него богатый материал, – взвешенно ответил Пэдуэй, – однако слишком пышная манера изложения.

– Что ты имеешь в виду?

– Я предпочитаю менее витиеватый стиль.

– Как!.. Наконец-то среди современных авторов появился писатель, не уступающий великому Ливию, а ты говоришь… – Представительный господин спохватился и понизил голос: – Какая красочная выразительность, какая изысканная риторика!

– В том-то и беда. Взять, к примеру, Полибия или даже Юлия Цезаря…

– Юлий Цезарь! Вот уж кто совершенно не умел писать! Его «Галльскую войну» используют как простейший учебный текст для чужестранцев. Прекрасное пособие для носящего шкуры варвара, который в мрачных дебрях северных лесов преследует резвого кабана или травит взбешенного медведя. Но, мой юный друг, для таких просвещенных людей, как мы… – Он вдруг осекся и продолжил с явным смущением: – Надеюсь, ты понимаешь, что, когда я говорил об иноземцах, я не имел в виду лично тебя. Ты человек культурный и образованный, хотя и прибыл из дальних краев – это сразу видно. Не посчастливилось ли тебе родиться в сказочной стране Хинд, известной своими слонами и украшенными жемчугом девушками?

– Нет, моя родина еще дальше, – ответил Пэдуэй.

Он понял, что случай свел его с настоящим римским патрицием старой школы, из тех, кто не попросит вас передать масло, не усластив обращение четырьмя любезностями, тремя мифологическими аллегориями и учеными рассуждениями о производстве масла на древнем Крите.

– Я родом из Америки. Не уверен, однако, что когда-нибудь туда вернусь.

– Ах, мой друг, ты совершенно прав! Где же еще жить благородному человеку, как не в Риме? Но, может, ты расскажешь мне о чудесах чужедального Китая с его мощенными золотом дорогами?

– Немного могу, – осторожно сказал Пэдуэй. – Только дороги там не мощены золотом. Если откровенно, они вообще ничем не мощены.

– Какое разочарование!.. Впрочем, смею допустить, что правдолюбивый странник, вернувшийся с небес, объявит райские чудеса сильно преувеличенными. Мы обязаны познакомиться, мой дорогой друг! Я – Корнелий Анций.

Пожилой патриций произнес это с таким видом, словно имя Корнелия Анция должно быть известно каждому достойному упоминания римскому гражданину. Пэдуэй скромно представился.

К ним подошла очень хорошенькая стройная темноволосая девушка и, обратившись к Анцию «отец», пожаловалась, что не может найти сабеллийское издание Персия Флакка[3].

– Кто-то читает, должно быть, – пожал плечами Анций. – Мартинус, это моя дочь Доротея, кою смею уподобить лучшей жемчужине из короны короля Хусрола, хотя я, как отец, возможно, необъективен.

Девушка одарила Пэдуэя очаровательной улыбкой и, потупившись, ретировалась.

– Кстати, дорогой друг, каково твое занятие?

Не раздумывая, Пэдуэй выпалил правду.

Патриций замер, переваривая информацию, а когда заговорил вновь, в его по-прежнему любезном тоне сквозила высокомерная прохладца.