Под Андреевским флагом. Русские офицеры на службе Отечеству - Николай Манвелов

Адмирала Алексея Павловича Епанчина, многолетнего начальника Морского училища, среди кадет именовали «папашей» или «папашкой». И даже специальный куплет включили о нем в свою песню:

Генерал флота Евгений Иванович Аренс так вспоминает об эпохе Епанчина в Корпусе:

««Оно» (т. е. превосходительство), как мы стали величать Епанчина после производства его в адмиралы, по–прежнему торжественно шествовало по ротам, классному коридору и другим помещениям, встречаемое дежурными офицерами и воспитанниками. Адмирал медленно двигался, окруженный своей свитой, держа правую руку за бортом сюртука, а левую за спиной. Это была его обычная манера. При встрече с младшими офицерами он подавал им иногда снисходительно два пальца левой руки, и имел скверную привычку перевирать фамилии, что делал, по–видимому, нарочито, по небрежности, или нежеланию напрячь свою память. Так, увидев дежурного офицера, лейтенанта Клеопина[37], говорил: «А, Кляновин!», воспитанника князя Оболенского[38] величал почему–то «Лябонским» и тому подобное…

Адмирал любил время от времени произносить речи перед фронтом всего училища, причем в зависимости от ее содержания, прибегал то к торжественному тону, то снисходил даже к шуткам».

Адмирала Александра Васильевича Колчака во флоте часто звали «Савонарола» за схожесть с правителем Флоренции конца XV в. Вице–адмирал Павел Яковлевич Любимов носил странноватое на первый взгляд прозвище «Землечерпалка». Как объясняет в мемуарах Владимир Александрович Белли, «в юные годы он бросился в холодную воду спасать утопающего. С тех пор он страдал как будто астмой, вследствие чего издавал часто горлом громкие звуки, сходные со скрипом работающих землечерпалок».

А вице–адмирал Оскар Адольфович Энквист именовался «плантатором». Почему? На этот вопрос отвечает Алексей Силыч Новиков—Прибой в романе «Цусима»:

«…Отрядом крейсеров 2–й эскадры[39] командовал контр–адмирал Оскар Адольфович Энквист. Какими соображениями руководствовалось морское министерство, назначая его на такой ответственный пост, никому не было известно. Очевидно, выбор пал на него только потому, что он имел представительную внешность: коренастый, широкоплечий, с раскидистой седой бородой. Во время похода эскадры старик часто показывался на мостике в круглом белом шлеме, в белых брюках и в белом, похожем на просторную кофту, кителе. Если бы не золотые пуговицы и не золотые погоны с черными орлами, никто из посторонних не мог бы признать в нем адмирала русского флота. Походкой, манерой держаться и говорить Энквист напоминал доброго помещика, любимого своими служащими и рабами за то, что он тихого нрава, ни во что не вмешивается и неумен. При таком барине его крепостным жилось лучше, чем у соседних господ.

На 2–й эскадре его звали «Плантатор»».

Смешную и малопонятную кличку «Полупетя» имел контр–адмирал Николай Аркадьевич Петров—Чернышин. Объяснялась же она, по словам Владимира Александровича Белли, очень просто:

«Дело в том, что в числе Петровых он в служебном списке имел номер 2, а подпись его при этом напоминала дробь с двойкой в знаменателе».

Вполне естественно, что наиболее желанными гостями на боевых кораблях были родственники офицеров. К уходу в дальнее плавание (как говорили раньше – «в дальнюю») кают–компания и офицерские каюты бывали заполнены членами семей моряков, готовившихся к долгой разлуке. Не менее желанными гостями они были по приходе корабля в базу. Чаще всего такие проводы видел Кронштадт. Из Севастополя в дальние плавания за границу ходили редко.

Перед уходом на корабле устраивался небольшой банкет в кают–компании для родственников офицеров. Съезжались отцы, матери, братья, сестры, а также невесты. За несколько дней до грустного торжества расставания составлялось меню, начищалось столовое серебро, натирался хрусталь и стекло. «Моряки – народ гостеприимный и любят угостить», – описывал такие проводы Константин Станюкович в повести «Вокруг света на «Коршуне»».

Корабли «в дальнюю» уходили чаще всего, как мы помним, из Кронштадта. Для доставки в главную базу флота из Санкт–Петербурга) многочисленных гостей (как постоянных жителей столицы, так и иногородних, специально прибывших в город по такому поводу) казной изредка даже арендовались небольшие рейсовые пароходы, однако чаще всего для этого пользовались судами, осуществлявшими регулярные пассажирские перевозки. Понятия «закрытый город» в Российской империи не существовало, поэтому добраться до Кронштадта было совсем не сложно.

Естественно, ни одно прощальное застолье не обходилось без традиционных тостов в честь моряков, уходивших в плавание. Любопытная деталь – за Русский флот присутствующие всегда кричали «ура!» гораздо громче, чем за государя императора. Тем не менее, за царя всегда пили стоя. В отличие от англичан, где на возглашенный тост «Джентльмены, король!» всегда вскакивали и вскакивают только офицеры морской пехоты. Право пить сидя было даровано офицерам Флота Его Величества уже много веков назад.

Возвращение корабля в родной порт обставлялось куда менее торжественно. Вновь прибывшее судно проверялось на предмет ввоза запрещенной литературы, а также партий товаров, подлежавших таможенному обложению. Исключение составляли вина, которые закупались по дороге в Италии, Испании и Португалии для Морских собраний[40], а также по заказам государственных учреждений. С усилением в России революционного движения – особенно после покушений на императора Александра Второго – каждый прибывший корабль дотошно проверялся полицией и жандармами. Без этого сообщение с берегом было невозможно. Кроме того, многие корабли ждал императорский смотр, а перед ним спецслужбы должны были попытаться обнаружить и пресечь возможную крамолу.

Высшим проявлением уважения к гостю на корабле, а также к берегу был артиллерийский салют. Его производство жестко регламентировалось и зависело от множества условий. Главное из них – число выстрелов всегда нечетное (как мы увидим ниже, это стало правилом не сразу). И еще одна важная ремарка – согласно международным законам, корабль салютует только в тех портах, где ему могут ответить.

Согласно Морскому уставу Петра Великого, Генерал–адмиралу надлежало салютовать из 13 орудий, другим адмиралам – из 11 орудий, вице–адмиралу – из девяти орудий, а шаубенахту (этот чин был позже заменен контр–адмиральским) – из семи орудий. В более поздние времена все обладатели адмиральского чина получили право на 11 выстрелов. «Сие же число» полагалось «употреблять при подымании и спускании флага аншеф командующего[41] по рангам, как выше писано». Флагман флагману отвечал равным числом выстрелов. «Партикулярному» (обычному) капитану (т. е. командиру корабля) Генерал–адмирал салютовал на приветственный салют четырьмя залпами, а прочие флагманы – двумя.