Людмилка и Тим в сказочном саду - Ирина Токмакова

Звуки становились громче, понятнее:

– Кто это? – прошептала Людмилка. – Я боюсь!

Но ни Тим, ни Охотник не успели ей ответить, потому что из пещеры, переваливаясь на задних лапах, вышел Медведь.

Выглядел он не страшно, а скорее странно, потому что шкура его была покрыта разноцветными узорами! Кто же тут на горе мог так его разрисовать?

– Зря боишься, Людмилка, – пробасил Медведь. – Мы же с тобой знакомы. Вы же сами меня выбрали. Ты что, не помнишь? Тим, подтверди.

Но оторопелый Тим даже головой кивнуть не сумел.

Охотник рассмеялся.

– Ну, конечно, – сказал он. – Они же поставили тебя на буфет! Теперь всё ясно.

Ясно-то ясно, хотя удивительно, впрочем, чему же удивляться. Ведь волшебство происходит не в первый раз!

– Вы куда это направляетесь? – спросил Медведь. – Тут надо ходить осторожно. Того и гляди угодишь в какую-нибудь расщелину или треснешься о камень!

Охотник рассказал Медведю, куда и зачем они идут.

– А! – воскликнул Медведь. – Понятно. Ну, вот что. Я вас провожу. Я знаю нужные тропинки, быстро дойдём. Подаришь Марфуше звёздочку, обязательно подаришь.

– Екатерина Мефодьевна, вы уже встали? – послышался из-за забора голос Марии Феликсовны, той самой, что дала целебный цветок. – Я к вам. Вы калиточку откроете?

– Сейчас, иду, – откликнулась баба Катя.

Что же это? Где Охотник? Где Медведь? Ёлка здесь. И дуб здесь. И забор. И баба Катя с Марией Феликсовной идут в дом, и баба Катя кричит:

– Что это за фасон до завтрака на прогулку отправляться? Быстренько домой.

Ничего не поделаешь. И умылись, и зубы почистили. Кстати, у Людмилки один передний зуб стал шататься. А у Тима – пока что нет.

Когда позавтракали и Мария Феликсовна ушла, баба Катя сказала:

– Поглядите-ка! Звёздочка. Видно, это она на Новый год с ёлки упала и под диван закатилась. Должно быть, Каська её оттуда достала лапками.

Людмилка и Тим поглядели не буфет. И Охотник и Медведь были на месте. И никаких сомнений не было, что Марфуша получит свой подарок на день рождения!

Подумать только! Вроде бы и холодный ветер не налетал, и дождя и града не наблюдалось, а Тим каким-то образом ухитрился простудиться! Мало того, что насморк и кашель на него напали, так даже и температура поднялась тридцать семь и восемь! Баба Катя заставляла его – бр-р! – пить тёплое молоко с боржомом, и растирала барсучьим жиром, и давала ему аспирин – ничего не помогало. Видно, надо было лечить посерьёзнее – делать уколы. Тут приходится открыть один небольшой секрет: с самого раннего детства Тим смертельно боялся уколов. Хотя иногда их делали совсем даже и не больно, но он всё равно боялся. Прямо сказать, отчаянно трусил.

Баба Катя пригласила врача. Ребята узнали, что детский врач называется «педиатр». Педиатр был дяденька с усами. Он послушал Тима сначала трубочкой, потом просто ухом, потом приложил пальцы к его спине и стал стукать по ним пальцами другой руки. Ну а потом полез смотреть горло.

– Дать вам ложечку? – спросила баба Катя.

– Нет, спасибо, у меня есть шпатель, – ответил доктор.

Тиму это как-то не понравилось. Что ещё за «шпатель» такой? Но это оказалась просто тонкая узкая дощечка. Доктор надавил шпателем Тиму на язык, велел сказать «а-а-а», отчего Тим стал давиться и кашлять. Но этого «педиатру» показалось мало. Он ещё и уколы прописал! Ужас-ужас-ужас!

– Не буду терпеть уколы! – в отчаянии прохрипел Тим, когда доктор ушёл. – Не дамся! Спрячусь под кроватью!

– Тимофей, прекрати истерику, – рассердилась баба Катя. – Я что, должна думать, что мой внук трус? Да? Ты этого хочешь?

Тим замолчал. Ему не хотелось быть трусом, но всё равно – было страшно.

А тут ещё пришла Мария Феликсовна, она ведь по профессии медсестра. Ясно, зачем она явилась! На этот раз на ней был белый халат. Она что-то достала из прозрачного мешочка. Баба Катя о чём-то спросила, а та ответила:

– Нет, Екатерина Мефодьевна, кипятить не надо, у меня штрицы стерильные и иголочки хорошие. Такие тоненькие-тоненькие. Я руки помою?

Тиму было известно, что это такое – «шприцы и иголочки»!

Мария Феликсовна взяла ампулку с лекарством, протёрла её ваткой. Стала отпиливать ей узкое горлышко. Вот сейчас, вот сейчас будет колоть!

– Повернись-ка на живот, дружочек, – сказала она.

«Нет, нет, нет!» – подумал Тим, но ничего не поделаешь, пришлось повернуться. Между прочим, не так уж и больно. И почему это у Тима всегда такая паника? Людмилка, например, не боится. Радости от них, конечно, никакой. Но уж до такой трясучки, как Тим, она никогда не доходит.

– Ну вот и всё, трусишка, – сказала Мария Феликсовна и пошла к бабе Кате на кухню – попить чайку.

Трусишка… Как же это неприятно мальчику слушать про себя такие слова. Как бы это, в самом деле, перестать бояться?

Через три дня Тиму стало намного лучше, температура спала, а через неделю он и совсем поправился. Только голос был ещё слегка с хрипотцой.

Мама волновалась, звонила из Пензы каждый день. Теперь уже баба Катя могла её успокоить: здоров и весел, и всё в порядке, ни кашля, ни насморка, и волноваться не нужно.

Ну вот, уже и в саду погулять можно. Вы догадываетесь, куда побежали Людмилка и Тим? Ясное дело. В тот уголок сада, где растёт самая высокая ель и старый дуб, с которого, кстати, уже стали понемногу падать гладкие, блестящие, красивые жёлуди.

– Сегодня ты говори, – попросил сестру Тим, – а то вдруг я заговорю хриплым голосом.