Прыжок над пропастью - Питер Джеймс

Безразличен к безразличию, постигшему тебя…

Он продолжал быстро крутить педали. Безымянный мир, мимо которого он проезжал, оставался для него таким же безразличным, как всегда. Но сегодня в нем что-то переменилось. Воспоминание о вчерашнем ужине и той женщине… Вере Рансом. Как она бросала на него взгляды издалека… В ее глазах не было равнодушия. Они были…

Она замужем, Оливер Кэбот! Выкинь ее из головы, приятель.

Он ехал по красивым улочкам, застроенным домиками с отдельными входами. Свернул на Бэйсуотер-роуд; въехал в Гайд-парк и направился к Серпентайну. Неспешно покатил вдоль берега, любуясь на уток и на отражения деревьев в воде.

В дни, недели, месяцы, последовавшие сразу после смерти Джейка, он рано выходил из дому и бегал вдоль каналов в калифорнийской Венеции – или по пляжу, вдоль океана. Он бегал до восхода солнца, отмеряя расстояние спасательными вышками, которые вырастали в полумраке, как сторожевые посты в концлагере.

Вот как он тогда себя чувствовал. Заключенным в собственной жизни. Заключенным в собственных мыслях. Каждое утро он просыпался, потому что сон уходил, и он оказывался наедине с реальностью – ему предстояло жить в мире, из которого вырвали Джейка. Его вырвали из его жизни. Из их жизней…

Теперь, восемь лет спустя, парализующая боль и горе ушли, но остались тоска и чувство безнадежной беспомощности; куда бы он ни повернул голову, все кругом напоминало о сыне. Вот еще одна причина, почему ему нравится раннее утро: он специально выходит пораньше, чтобы не видеть других детей.

Он проехал мимо группы рабочих, которые выгружали из кузова грузовика какое-то оборудование для ремонта дорожного полотна. Стало чуть теплее. Вера Рансом. Мне нравится твое имя. Вера. Что-то подсказывает мне: ты несчастлива в семейной жизни, Вера! Ты явно флиртовала со мной вчера вечером. На твоем лице проступали безнадежность и отчаяние. Такое красивое лицо – и такое отчаяние…

Оливер спешился, прислонил велосипед к дереву и прошел несколько шагов к своему обычному месту – за пышным лавровым кустом. У противоположного берега в ровной глади воды отражались кроны деревьев.

В голове повторялись три слова – как молчаливая мантра: Человек. Земля. Небо. Он стоял тихо и неподвижно, как дерево, впуская в себя ци, жизненную энергию Космоса. Но, даже войдя в состояние медитации, он думал только об одном человеке.

В чем ты так отчаялась, Вера?

Увижу ли я тебя еще когда-нибудь?

Вера лежала на жесткой кушетке за ширмой в процедурном кабинете на Уимпол-стрит. Жгут врезался в предплечье. Она никогда не любила уколов. Вот игла касается кожи… протыкает ее. Вера отвернулась. Когда игла вошла в ее плоть, она дернулась. Больно – как будто игла проткнула кость. Постепенно боль притупилась. Скосив глаза, Вера следила за тем, как шприц заполняется алой кровью.

Два лица, склоненные над ней, сосредоточенны и суровы. Сестра доктора Риттермана, неприятная особа лет пятидесяти, и сам доктор Риттерман.

– Вот и все, Вера, – сказал он, выходя за ширму. – Можете одеваться.

Через несколько минут Джулс Риттерман, сидящий за огромным письменным столом размером с маленькое княжество, уже изучал ее медицинскую карту. Серьезный невысокий человечек лет шестидесяти; кожа на лице словно старый пергамент, испещренный глубокими горизонтальными складками и более мелкими морщинами. Он похож на умную черепаху. Серый костюм в полоску, волнистые волосы, немодные большие очки – он вполне мог бы сойти за общественного бухгалтера или юриста, если бы не чрезмерно яркая, оранжево-розовая рубашка и галстук-бабочка цвета раздавленной лягушки.

Кабинет был гораздо больше, чем требуется; сидя в кресле для пациентов, Вера рассматривала невыразительные стены и алебастровую полку над камином. За окном – серая пелена дождя; серое майское утро. Если верить Россу, Джулс Риттерман – лучший в Лондоне врач общего профиля. Джулс Риттерман является семейным врачом всех знаменитостей, всех, кто что-нибудь значит. Как типично для ее мужа яростное стремление оторваться от своих скромных корней! Он долго обхаживал «нужного человека» и наконец подружился с ним.

Вера подумала: наверное, и сам Риттерман тоже начинал с нуля. Может быть, он был сыном нищих еврейских эмигрантов; он сделал карьеру благодаря упорству, таланту и силе духа. Вере доктор Риттерман никогда не нравился – ни он, ни его сухая и холодная, под стать мужу, жена. Но она понимала, почему Риттерман симпатичен Россу. И потом, чтобы заполучить выгодную клиентуру, надо действительно быть первоклассным врачом. Жаль только, что с ним нельзя поговорить. Всякий раз, когда она пыталась критиковать Риттермана при Россе, муж впадал в ярость. В его глазах Риттерман был непогрешим; Росс искренне не понимал, почему Вера хочет перейти к другому, пусть и не такому блестящему, врачу.

Риттерман положил локти на стол и подался вперед.

– Ну что ж, Вера, по-моему, волноваться вам не о чем. Возможно, вы подцепили какую-нибудь заразу во время путешествия в Таиланд. Вот в чем опасность подобных поездок. В экзотических странах можно подхватить инфекцию, с которой не справляется наша иммунная система. Может быть, все пройдет само собой. Но я взял у вас все необходимые анализы крови и мочи – просто для того, чтобы убедиться наверняка. Если там что-то выявится, я скажу Россу.

– Почему Россу, а не мне?

Пожалуй, вопрос прозвучал резковато. С Риттерманом всегда так; он обращается с ней как со школьницей.

– Вам не кажется, что вам крупно повезло: ваш муж способен объяснять вам все медицинские тонкости.

– Вообще-то мне так не кажется, – возразила Вера. – Я предпочла бы, чтобы вы рассказывали о моем состоянии непосредственно мне.

Риттерман лучезарно улыбнулся, но улыбка не означала согласия. Упрямство доктора взбесило Веру, но она промолчала. С Риттерманом всегда так! Даже когда они хотели завести ребенка и анализ показал, что она беременна Алеком, Риттерман позвонил Россу, а не ей.

– Я вас довольно давно не видел. Если не считать тошноты, как вы себя чувствуете?

– Вы имеете в виду мою депрессию?

– Да.

– Гораздо лучше. Я уже месяц не принимаю прозак.

По выражению его лица невозможно было понять, одобряет он ее или нет.

– И как ваше самочувствие в целом?

– Вы имеете в виду – отношение к жизни?

– В общем, да.

– Ну… кажется… получше.

– Я бы не возражал, если бы вы принимали прозак и дальше, раз он оказывает на вас положительное влияние. Это лекарство…

– Я прекрасно обхожусь и без него, – сказала Вера.

– Вот и хорошо, – кивнул Риттерман. – Моя секретарь передаст Россу рецепт лекарства против вашего желудочного микроба.

– А почему не мне?