Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго! - Юрий Галинский

Бек пал ниц перед сагебкеремом — владыкой мира, как уже называли Тохтамыша придворные льстецы, и пятясь покинул ханский шатер. Взяв с собой охрану из нескольких воинов, Алиман в тот же день поскакал в Крым…

Вспоминая повеление Тохтамыша и то, каким тоном оно было сказано, бек Алиман порой невольно вздрагивал. Большая часть крымцев под началом Кутлугбека уже выступила на Москву, но есть и такие, как этот упрямец Бек Хаджи, из-за него можно потерять голову… Отгоняя дурные мысли, посланец Тохтамыша старался не думать об угрозах, а думать только об успехе.

Алиман, родом из обедневших астраханских беков, мечтал о собственном дворце в городе мира Серан-Джедиде. Этот город — Сарай-Берке, или Новый Сарай, в отличие от Старого Сарая, который построил Батый, был основан его братом Берне гораздо позже. Город быстро рос. Его возводили захваченные во время нашествий и набегов десятки тысяч рабов — умелых зодчих, каменщиков, садовников и других ремесленных людей. Они прокладывали широкие улицы, сооружали дворцы, мечети, медресе, караван-сараи, бани, базары.

В 1312 году хан Узбек перенес в Новый Сарай свою столицу. Дворец великого хана Аттука Таша «Золотая голова» не уступал дворцам Византии, багдадских и египетских халифов. В кварталах, обнесенных высокими стенами, жили персидские, арабские, фряжские, русские, византийские, иудейские, армянские купцы. Надо было затратить полдня, чтобы пройти город из конца в конец. И только на окраинах в глинобитных и саманных лачугах ютились, бедствуя и преждевременно умирая, те, кто создавал это великолепие и роскошь. Но это не тревожило ордынских ханов — после каждого удачного набега число рабов пополнялось.

Вот в каком городе хотел возвести себе дворец бек Алиман. Его приводила в трепет мысль о дворце из разноцветного гранита и мрамора, с мозаичным полом, со стенами, выложенными изразцами в виде тюльпанов, лилий и звездочек. Его украсят шелк и парча, венецианское стекло, прохладные фонтаны с диковинными каменными зверями, из пасти которых ключом бьет вода, тенистые сады. В гареме будет четыре законных жены, а не две, как теперь, и десятки наложниц — белокожих урусуток и полек, смуглых персиянок и индусок, черных нубиек и эфиопок…

Вот почему бек Алиман, почти не умолкая, то угрожал шуракальцу, то уговаривал его повернуть орду на Москву. Тот не спорил, но продолжал идти к Туле и Тарусе. Ему нужны были широкоплечие урусутские пленники и светлоглазые пленницы. И не когда-нибудь, как обещает Алиман, а сейчас! Что достанется его горцам, если они направятся путем, по которому уже прошли другие воины Аллаха? Там даже зайца не встретишь, не то что человека…

Беку Хаджи надо много ясыря. Генуэзцы и турки очень ценят урусутов. Пленников он продаст в Кафе, а пленниц оставит для себя и своих беков и нукеров. Пусть рожают шуракальцев. Сколько потерял он воинов, когда брал Кыр-Кор и другие крепости Крыма! Вай как много!.. Гнев Кутлугбека его не страшит. А великий Тохтамыш-хан не станет сердиться на своего любимца, если тот подойдет к Москве позже…

В тарханной грамоте за алою печатью-тамгою, надежно спрятанной под домом его матери, сказано (Бек Хаджи знал ее содержание на память): «Тохтамыш, слово мое. Начальнику Крымской области Кутлугбеку, бекам, дарогам, кадиям, муфтиям, шейхам, суфиям, писцам диванов, начальникам таможен и пошлинникам, опричникам и содержащим караулов, людям ремесленным и всем. Представитель сего ярлыка Бек Хаджи со всем зависящим от него племенем сделался достойным нашего благоволения. С его шуракальского племени все различные подати взимались ежегодно в государственное казначейство. В отвращение на будущее время раскладки податей на них и во устрашение могущих причинить вред и обиды обнародуется, что Бек Хаджи — мой любимец и кто преступит таковые ярлыки, тому весьма нехорошо будет. В удостоверение чего пожалован ему ярлык за алою тамгою. Орда кочевала в ОрТюбе. Писан 24 дня месяца Зюлькагида 784 года еджры. В лето обезьяны». Вот так!..

Бек Хаджи представил себе заветную грамоту — длинный и узкий ярлык, сплошь испещренный рядами четких, красивых строк, написанных по-татарски почерком «джерри», ощутил, будто снова держал в руках, гладкую прохладу шелковой бумаги.

…А в Мушкаф он успеет. И всех нукеров туда приведет. Всякие хитрости урусутов, что дозорят на деревьях близ своих рубежей, ему хорошо известны…

Каурая кобыла хана, шедшая неторопливой рысью, вдруг резко отпрянула в сторону: в сажени от ее копыт, лениво извиваясь, пересекал дорогу большой желтобрюхий полоз. Бек Хаджи привычным движением сильных ног сжал круп лошади, поправил на голове белую чалму. Неожиданный бросок кобылы нарушил спокойный ход мыслей, хану стало жарко. Расстегнул у ворота лилового шелкового халата золотую застежку, сердито подумал:

«Как надоел мне этот коротышка Алиман. Все время жужжит над ухом…»

— Замолчи, бек Алиман! — не поворачивая головы, зло крикнул он. — Скажи, можешь ты отнять добычу у гордого орла, что летит вон там? — показал Бек Хаджи на едва различимого глазом степного хищника, который, тяжело махая могучими крыльями, пролетал вдалеке с лисицей-караганкой в лапах. Алиман недовольно прищурил близорукие глаза, но, ничего не увидев, сплюнул и замолчал.

Шуракальская орда шла безлюдными просторами Дикого поля. Повсюду огромная, в рост всадника с конем, трава, ковыль, типчак, тонконог. Лишь неподалеку от русел пересохших от летнего зноя речек встречался кустарник степной вишни, бобовника и чилиги. По утрам уже бывало прохладно, в ложбинах долго не рассеивался туман, но днем над желто-бурой степью висело жаркое призрачное марево. В траве гудели жуки, звенели осы, стремительно шныряли изумрудно-зеленые и серые ящерицы. Спугивая стаи шумных дроф и стада быстрых сайгаков, разгоняя волков и лисиц-караганок, крымцы неудержимо приближались к землям Тулы и Тарусы.

— Эй, молодец! Вишь разоспался! Вставай!..

Федор с трудом открыл глаза, лоб его покрыла испарина со сна, который так неожиданно прервался, почудилось, будто терзает его кто-то, душит…

— Ну и горазд ты спать, никак не добудишься, — перестав трясти пленника, сказал атаман.

— У него, Гордей, семь праздников на неделе! — поддакнул Митрошка, который с зажженной свечкой в руке стоял рядом.

«Принесла их нечистая, когда уйти замыслил!» — с досадой мелькнуло в голове Федора; нахмурился, глаза сощурились сердито.

— Что вздулся, будто тесто на опаре? — буркнул чернобородый, пристально разглядывая пленника; многозначительно продолжил: — Что, не узнал меня?!. А я тебя запомнил, молодец! И как завал ты первым кинулся растаскивать, а особливо — как с мечом на меня кинулся и руку рубанул… Припомнил теперь? Вишь, Митрошка, как оно нечаянно-негаданно случилось, — обернулся он к косоглазому лесовику. — Попал ко мне, Митрошка, ворог мой.

— Неужто тот самый, про которого ране сказывал?

«Узнал душегубец! Да не возьмешь ты порубежника!» — Федор выхватил спрятанный в тряпье нож.

— Брось это! — небрежно махнул рукой атаман. — Худа тебе не сделаю, не за тем пришел. Поговорить надо… Митрошка, выйди на час! — приказал он.