Между плахой и секирой - Николай Чадович

— Тогда я согласен… Давай, возвращай! — Лева быстро снял очки и пригладил растрепавшиеся после купания волосы.

— Что значит — давай? — возмутилась Лилечка. — Так с девушками не разговаривают. Ну-ка вспомни что-нибудь соответствующее моменту.

— Сейчас… э-э-э… — Лева опять нацепил очки, в которых ему всегда лучше думалось. — Даруй поцелуй мне, принцесса.

И пусть я от счастья умру, волшебное это мгновение жизнь скрасит в загробном миру…

— Все-все-все! Молодец! — Лилечка захлопала в ладоши. — Только про загробный мир больше не надо… Ты это сам придумал?

— Нет. Стихи принадлежат одному малоизвестному кастильскому менестрелю. Но перевод мой.

— Ах, жалко, я ничего такого наизусть не знаю, — опечалилась Лилечка.

— Тебе это и не нужно… Воспевать страстную любовь — дело мужчин. А женское дело — страстно любить.

— Ага! Хочешь сказать, что курицам не положено кукарекать? — возразила скорая на обиду Лилечка.

— Ты, кажется, забыла, о чем у нас шел разговор, — набравшись смелости, напомнил Лева.

— А ведь верно. — Лилечка озадаченно умолкла. — Ты сам все время меня сбиваешь. Так нельзя.

— Больше не буду. — Лева нервно откашлялся и, чуть приоткрыв рот, наклонился к Лилечке.

— А ты хоть раз целовался, певец страстной любви? — хихикнула Лилечка.

— Целовался, — кивнул Лева.

— С кем это, интересно? — Лилечка подбоченилась. — А ну, отвечай!

— С тобой. На дне реки. Ты разве забыла?

— Это меняет дело, — обреченно вздохнула она. — Ладно уж… Только губы-то не поджимай, не укушу.

После первого поцелуя Лева почувствовал себя так, словно его укачало на карусели. Чтобы не упасть, он вцепился в Лилечку, и они вместе сели под куст, на котором наподобие флага победы полоскалось ее платье, кстати, уже почти сухое.

— Ну что, понравилось? — спросила Лилечка шепотом, словно боялась, что их могут подслушать. — Еще?

— Еще! — простонал Лева, чувствуя, как его покидает не только обычная рассудительность, но и разум вообще.

— Ах какой ты хитрый… Но что уж тут поделаешь, раз начали… Только не надо меня руками лапать.

С запоздалым стыдом Лева убедился, что его руки находятся совсем не там, где полагается быть рукам воспитанного человека — правая на чашечке Лилечкиного лифчика, левая на ее округлом и гладком бедре.

Он попробовал было целоваться без рук, но не выходило. Прежней близости не хватало, что ли. Пришлось обхватить девушку за плечи. Впрочем, она сама, целуясь, обняла Леву за шею и даже запустила пальцы в его шевелюру.

Невинная забава, начатая нашей парочкой под кустом, похоже, затягивалась, и Лилечка устроилась поудобнее, да так, что куда бы Лева теперь не тыкался губами, попадал только в ее лицо или шею.

На лифчике что-то само собой отлетело (Лева себе такую вольность никогда бы не позволил), и бретельки сползли с плеч девушки. Она попыталась было что-то возразить, но сумела выдавить только нечленораздельное мычание — в этот момент ее язык находился в Левкином рту.

Пространство для ласк сразу увеличилось — даже неискушенный в любовных утехах Лева догадался, как можно с приятностью использовать два эти сокровища, буквально свалившиеся ему в руки. Но прежде, чем припасть ртом к ее соскам — таким же алым, как и губы, — Лева, не лишенный дара эстетического восприятия, успел отметить, что за долгие годы эволюции природа не сумела создать ничего более гармоничного по форме, чем молодые женские груди.

— Не надо, не надо… — шептала Лилечка, лобзая Леву в макушку, а сама все плотнее прижималась к нему и даже груди свои для его удобства поддерживала снизу ладонями.

Старательно делая все то, к чему его побуждало неосознанное телесное желание и ненавязчивый Лилечкин напор. Лева каким-то никогда не дремлющим уголком сознания понимал, что это не все, что игра зашла слишком далеко, чтобы окончиться безрезультатно, и что ему еще предстоит нечто такое, что может принести и несказанное наслаждение, и несмываемый позор. Все говорило за то, что Лилечка не такая уж простофиля в любовных делах, как это могло показаться вначале, и одними ласками ее до экстаза не доведешь. Пора было переходить к решительным действиям, но страх опростоволоситься перед любимой (что для него являлось уже неоспоримым фактом) одолевал плотскую страсть.

Развязка тем не менее приближалась — на Лилечке уже вообще ничего не было, и он даже не понимал, как это могло случиться. Все тело ее влажно блестело от поцелуев, а кое-где в особенно нежных местах расцветали пока еще тусклые розы легких кровоподтеков.

Была не была, решил он, ощущая себя как неопытный циркач, которому впервые в жизни предстоит пройти по натянутому над бездной канату. Пан или пропал! Ведь когда-нибудь да надо начинать.

Продолжая целовать уже порядочно распухшие девичьи губы, он попытался расстегнуть свой ремень, на котором чего только не висело: и пистолет в кобуре, и пустая фляжка, и штык-нож, и брезентовый подсумок со всякой всячиной. Однако мягкий живот навалившейся на него Лилечки мешал добраться до пряжки, а отклониться назад не давал куст. Когда же Лева с грехом пополам освободился наконец от своей амуниции, загремевшей и залязгавшей при этом, Лилечка резко отстранилась.

— Ты чего? — недоуменно спросила она.

— Ничего… — Ну что еще мог ответить на этот вопрос бедный Лева?

— Не смей! — Туман, заволакивавший до этого глаза девушки, быстро рассеивался. — Ишь, какой быстрый… Я ему как другу доверяла, а он скорее штаны снимать!

— Я как ты… — растерянно пробормотал Лева.

— Как ты… — передразнила она его. — Это совсем разные дела! Да и не снимала я ничего. Ты мне сам все белье изорвал.

Действительно, лифчик требовал серьезной починки, а на трусики Лева даже глянуть боялся.

— Отвернись! — приказала она.

За спиной Левы зашуршал куст, а потом затрещала материя платья.

— Во, блин! — с досадой сказала Лилечка. — Что за напасть сегодня такая? Все по швам расползается… Можешь теперь повернуться, только штаны сначала подтяни.

Послушно исполнив все указания, Лева увидел, что Лилечка старается приладить к платью оторвавшийся рукав.

— Как же я в этой рвани ходить буду? — сетовала она, критически оглядывая свой наряд. — Ведь такое крепкое платье было! Я его и надела специально… Ладно, не стой столбом. Пошли, — она взяла Леву под руку. — А теперь послушай меня, миленький. Договоримся раз и навсегда. Всякому баловству пределы есть. Я не Верка, чтобы под всех подряд ложиться. Хочешь со мной дружить — дружи. Станет тоскливо, приходи, я тебя всегда пожалею. А о серьезных вещах поговорим после того, как домой вернемся. Согласен? Что молчишь?.. Понимаю, что ты обо мне сейчас думаешь. Дескать, если уж мне так с варнаками повезло, значит, я последняя потаскуха, да? Я ругань вашего Зяблика по гроб жизни не забуду! Никогда его не прощу! Пережил бы хоть кто-нибудь из вас то, что я тогда пережила! Не на варнаков я в обиде, а на вас, охламоны!