Госпожа камергер - Виктория Дьякова

– Да уж, глаз у них наметанный, – согласился с усмешкой Потемкин, – а вообще, в городишке, как я заметил, собак и скотов разных больше, чем людей. А при дождике малейшем из дома не выйдешь – в грязи по горло увязнешь. Хорошо, под солнцем сохнет быстро. Одно слово – не Петербург.

– Вот уж сравнили, ваша светлость, – хохотнул Одоевский в усы и тут же добавил: – В Екатеринодаре развлекло нас обстоятельство, знаете ли. Казаки в плен молоденькую черкесскую княжну взяли за Кубанью, так мы на нее глядеть ходили. Недурна собой, я вам скажу, и что всего страннее, чрезвычайно бела. Я так полагал, что они все – чернушки. А у той глаза – синие… Так наши женоугодники ей отдельные хоромы отвели из двух комнат, вычистили все. Молчалива собой княжна, но к своим возвращаться, как я понял, желания горячего не имеет.

– Ей у нас в плену лучше, чем потом у своих, когда родственники ее с выкупом приедут, – заметил ему Потемкин. – У черкесов обычай такой, что после выкупа пленники в свой аул уже не попадают, а обязаны всю жизнь работать и быть рабами у тех, кто их выкупает. Жаль девицу – знает она, какая участь ее ждет.

– Но все же, господа, черкески поблагороднее наших, из местных, – отозвался Одоевский, – давеча на гуляниях я на местных барышень посмотрел: манер никаких, все развлечение – в качелях и в кусании орешков да семечков подсолнечных. Картинка забавная, но быстро надоедает.

– А что, господин полковник, какова задача у отряда? – поинтересовался Лермонтов. – Скоро ли выступим в экспедицию?

– Да, скоро уж, – кивнул Потемкин. – Вот только командующего нашего, генерала Вельяминова, со штабом дождемся. А пока до его прибытия все саперные и транспортные работы на мне возлежат. Задача наша, поручик, – продолжил он, серьезно взглянув на собеседника, – не из простых. Нам предстоит действовать здесь, за Кубанью, по юго-востоку от Еленчика (Геленджика) и разведать местность, куда русские войска до нас еще не проникали. По пути, как предполагается, нужно будет занять берега рек Шапсухо и Пшады, а коли боевые действия позволят, построить укрепления и оставить там гарнизоны. Учитывая то, что черкесские племена на пути нашем все, как одно, враждебны непримиримо, – прогулка выйдет у нас веселая, со стрельбой изрядной.

– Слышал я, сам мулла Казилбеч прибыл к шапсугам, – подал голос молодой князь Долгорукий, молчавший до того, – собирает силы…

– Пусть собирает, – заключил спокойно Потемкин, – померимся. Чья возьмет.

* * *

Снег густо летел, но теплее к ночи не становилось – под прогнивший порог крестьянской избы то и дело заметало бело. В полутемной горнице с закопченными дымом стенами у широкой печи князь Александр Александрович Потемкин играл в кости с детским дружком своим крепостным Афонькой. Играли на щелчки. Афонька выиграл и притих, съежившись: как же-сь князя-то по лбу бить?! Одно дело, когда детьми баловали – потрешь, бывало, пальцы хорошенько, чтобы кровь разошлась, примеришься на глазок, да и щелкнешь половчее! А теперича каково? Как бы палок не всыпали за таковскую ловкость вольную…

– Ну, чего пыхтишь, давай бей скорее. – Князь нетерпеливо скинул отороченный собольим мехом кафтан и наклонился к Афоньке, подставляя лоб. – Не тяни…

– Да совсем я бить разучился, батюшка барин, – заныл Афонька, отодвигаясь.

– Бей, говорю, – настаивал Александр, – мне твои поблажки ни к чему.

– Ох, промахиваюсь я что-то. – Афонька все ж схитрил: щелчок заготовил всерьез, чтоб никаких сомнений у князя не вызвать, а бил, едва касаясь, и все вздыхал: – Не та рука уж стала, не та…

– Ты, гляжу, совсем щелчки бить разучился, – укорил его Александр.

– Да не разучился я, батюшка, – снова затянул жалостливо Афонька, – ослабел малость, – и кинул смешливый взгляд на закутанную в светлый мех девицу, что сидела на низенькой скамеечке под закрытым втулкой окном. – Может, и состарился. Что, не правда, что ль, барышня?

Девушка смутилась и, спрятав под шапку выбившийся локон, опустила глаза – ничего не ответила.

– Ты что ее спрашиваешь, – пожал плечами Александр, – она, что ж, тебя раньше знала? Без году неделя у нас. А я тебя знал, Афонька. – Он прищурил блестящие зеленоватые глаза и пригрозил дружку пальцем. – Отлыниваешь, браток. Вот уж мне придется, я тебе покажу, как щелчки надо бить…

– Так ради бога, соблаговоли, ваша светлость, – согласился Афонька, – давай партию еще кинем.

– Да нет уж, – отказался князь с насмешкой, – у тебя сегодня задумка одна, я чую – все время проигрываешь мне. Небось попросить чего хочешь, вот и угождаешь, а?

– Да не-е, вот тебе крест! – Афонька широко осенил себя знамением. – Ну, не затеялась игра маленько, знамо дело, – признался чуть погодя и снова кинул на девицу взгляд с хитрецой.

Александр прислонился спиной к печи, раздумывая.

– Слышь, Афонька, а медведь-то наш завтрешний здоров, говорят? – спросил вдруг.

– Ну, большой, – пожал плечами тот. – Доезжачие сказывали, что пятерых округ Кузьминок выискали. А тот, на которого ваша светлость изволили выйти, – он из них всех самый здоровяк. Только ведь и ловцов на него много…

– Вот и я смекаю, – продолжал Александр, – велика ли честь – полком на одного заспанного зверя ходить?

– А чего ж нет? – настороженно придвинулся к нему Афонька. – Вот отзавтракаем по утрецу, подымут зверя доезжачие, там и дело стронется. Поднять медведя из берлоги зимой непросто. – Он упер взор в овчинный картуз, который мял в руках. – А уж коли подняли – смотри, не зевай!

– Слушай, Афонька. – Александр так толкнул мужика в бок, что тот чуть со скамьи не упал, качнулся. – А пошли вдвоем, пока все спят!

– Да что вы, ваша светлость?! – Афонька оторопел. – Эко несуразное дело затеваете – дух захватывает! Ночью на медведя – кто же ходит, да еще вдвоем. Снега-то нонче глубокие, оступись – задавит. Да опять же матушка ваша браниться станут, почему не остановил вашу светлость, мол… Попрекать…

– Что ты все про матушку? – поморщился Александр. – Не до седых же волос печься ей обо мне…

– Ну а государыня Марья Федоровна, коли дойдет до них? – не унимался Афонька. – Опять расплачутся. На бумажке белой рученькой писать станут, что нельзя, мол, царской кровушкой рисковать ради шалости… Не на войне же…

– Ты мне зубы не заговаривай, – прервал его весело Александр, – сразу скажи, трусишь, что ли?

– Не трушу. О вас забочусь, батюшка, – отвечал Афонька скоро. – Вот хоть бы вы, мадемуазель Маша, сказали бы ему, – снова оборотился он к девице, – удержали как…

– А мадемуазель, конечно, здесь останется, – откликнулся Александр и встал со скамьи. – И ты, Афонька, с ней, коль боишься. Я один пойду.

Афонька насупился, запыхтел обиженно:

– Вот уж скажете, ваша светлость. Вот пошто обидели-то? – отвернулся.

Александр подошел к нему, повернул за плечи, взглянул в лицо – глаза зеленые сияют, прищур озорной.