Отец - Генри Ким

Генри Ким

Отец

Мне было пять, когда отец оставил нас. О самом разводе я мало что помню, но мама говорит, что он много пил и когда мы спали в одной кровати (первый мой дом был очень холодным), папа поливал нас водкой. Или отец со временем изменился, или моя мама преувеличивала. Лет с десяти и до сих пор я общаюсь с ним, и никаких плохих черт, помимо жёсткости, не заметил. Но речь не о нём.

После развода мама вскоре вновь вышла замуж. Незнакомый дядя мне сразу понравился: он играл со мной, принёс домой приставку, разные вкусные продукты и сладости. Мы с мамой жили бедно, и мне очень понравилось, что можно было есть больше одного яблока в неделю. К тому же он был высоким, усатым и милиционером, и я с каким-то почтением смотрел на него, с восхищением. Поэтому, после нескольких месяцев общения, в день свадьбы, когда столы накрывались, а гости съезжались, я ползал под столами (что было одно одним из моих любимых занятий), и назвал дядю Сашу папой. Помню, как откинул в сторону страх, и позвал: «Папа, а что там то-то то-то» — точной просьбы не помню. Я был смышленым и знал, что так будет правильно. Думаю, папа тогда обрадовался.

Позже я стал понимать, почему они так быстро поженились: девушке с ребёнком очень непросто было бы найти супруга, а раз дядя Саша был не против, то и тянуть не стали. Мама красива и умна, скорее всего, это и были решающие факторы его выбора.

И началась наша счастливая семейная жизнь. Больше никаких скандалов и пьянок. Лишь однажды, перед свадьбой, когда я уж слишком разбаловался, в воспитательных целях (что я, кстати, и сам одобряю в разумных количествах) шлёпнул меня по попе, но мать жёстко одёрнула его.

− Своего ребёнка могу трогать только я, − сказала тогда она, обозначив свою непоколебимую позицию, и с тех пор отчим меня только журил. Какое-то время.

Время шло, у меня появилась сестрёнка, и какое-то время всё шло просто отлично.

Событие, о котором я хочу рассказать, произошло, когда мне было четырнадцать. К тому времени радужность семейных будней потемнела.

Уже пару лет отчим, которого я всегда называл отцом, был практически безработным. Уволившись из милиции, он месяц-другой пытался где-то работать, а после отдыхал дома. Как человек, не умеющий работать, он не умел и отдыхать.

Не умел он и пить. Как выяснилось позднее, после разбирательства этого и подобных случаев, выяснилось, что у отца нет «гена сопротивляемости алкоголя», мол, он не может остановиться, если выпил хоть стопку, по крайней мере, так объяснял психолог. Так вот.

В тот день, вернувшись из школы, я обнаружил пьяного отца. Он сидел за подарочным от пивной компании столом и курил трубку. На голове его красовался чуб, ведь он всегда хотел походить на степного казака, взгляд его был задумчивым и таким проницательным, что сразу становилось интересным, о чём он думал. По всему двору частного дома в небольшом городе носились куры. На столе лежала кошка, ещё одна тёрлась о папину ногу. Собака лаяла на кого-то за забором. Отец, чуть прищурившись, смотрел в траву, временами выпуская дым изо рта.

Со стороны эта картина могла показаться забавной, но меня тогда она нисколько не заинтересовала. Не поздоровавшись, я кинул презрительный взгляд и вошёл в дом.

В доме был большой беспорядок: папина куртка и джинсы валялись в коридоре, в зале по полу разбросаны шахматы и пластиковые стаканы, помята постель. Я не видел и не слышал мамы, и оно понятно: будь она здесь, беспорядка бы не было. Когда она в гневе, ей не терпится занять чем-нибудь руки.

− Мам, − позвал я, − ты дома? Никто не ответил. Тогда мне показалось, что дома не было и сестры. Я прошёл в гостиную, и заглянул в нашу с сестрой комнату. Двухъярусная кровать, коляска с пупсом, поставленный на паузу мультфильм на телевизоре. Никого.

Спальня родителей была закрыта. Подумав, что мама спит после очередной ссоры, я стал тихонько выдвигать шпингалет, чтобы посмотреть, кто именно в комнате, но, потянув на себя створки, обнаружил, что изнутри их что-то держит. Решив, что вытащил засов не полностью, я одной рукой потянул его вниз, а другой — за ручку двери. Створки выдвинулись, но вновь вернулись на место.

− Прочь, тварь! — вылетели гневные слова из спальни. От этих слов стало жутко. Их прорычала мама.

− Мам, это я, − проблеял я, виновато и настороженно сведя брови. — Что случилось?

В те несколько секунд, пока дверь не открылась, мне в голову приходили самые разные представления: я ожидал увидеть её избитой, может, измученной мигренями, может испуганной, может сонной, может вместе с сестрой.

Когда створки распахнулись, я увидел у её носа платок. Как она пояснила, кровь текла от давления, но его ей поднял отец. Я видел слёзы в её глазах, видел бесконечную усталость, выцветающие волосы от нескончаемой терпимости. Я видел собственную беспомощность в её глазах.

Сестра, действительно, была с ней. Шестилетний ребёнок очень боялся пьяного отца. Бывало, когда она была поменьше, бойко прогоняла его на улицу, толкала ноги с криками: «Уди! Ууди! Иди в баню, папа!» Со временем бесстрашие пропало, потому что она стала понимать больше о том, что может сделать пьяный человек.

Тогда я был гораздо терпеливее, но всё же видеть её в таком состоянии не мог. И всё же я принял решение избавиться от отца, ради благополучия матери.

Задача: сделать так, чтобы отец ночевал в бане, а не храпел и вонял перегаром дома. Но как это сделать? Действовать с помощью физической силы я не мог: что может сделать подросток двухметровому лейтенанту в отставке? Уговорить его было невозможно, поэтому я лишил его путей отступления. Часто, когда отец валялся пьяный на полу или диване, мама или я, обшаривали его куртку на предмет денег, ключей от машины, кредитных карт или чего-то ещё, способного причинить вред семье. Обыск не решал проблем, однако смягчал их в краткосрочной перспективе. Но я не мог надеяться на мирный, самопроизвольный исход, поэтому обманул отца.

У папы был преданный друг — собутыльник по кличке или фамилии Никадров. Чаще всего именно от него он возвращался нетрезвым. От Никадрова всегда были одни проблемы, но в тот день он