Сочинения. Том 3 - Гален Клавдий

Гален Клавдий

Сочинения. Том 3

Исследовательский метод Галена

Сочинение Галена «Об учениях Гиппократа и Платона» занимает особое место среди источников, свидетельствующих о развитии античной протонауки. После выхода книги К. Поппера «Предположения и опровержения» термин «протонаука» получил несколько пренебрежительный оттенок — значении своего рода «недонауки»[1]. Более того, понимание истории естествознания до XVII в. как развития неких «псевдонаучных идей», вслед за К. Поппером, характерно для многих историков, работавших во второй половине XX в.

Я употребляю термин «протонаука», следуя другой, тоже давно сложившейся историографической традиции, в рамках которой осмысливаются отдельные работы ученых Античности как представления, онтологически довольно близкие современным, во всяком случае, частично соизмеримые с ними[2]. Напомню, что согласно современной концепции науки признаками научного знания считаются рациональность, объективность, воспроизводимость и проверяемость, логическая строгость, точность и логическая взаимосвязь различных элементов, иногда к ним добавляют полезность, что отражает суть науки как части культуры. Эти признаки характеризуют идеалы научности. Задачей науки является открытие закономерностей и общих принципов, с помощью которых происходит не только наблюдение и констатация фактов, но и их объяснение. Такой подход определяет весьма жесткие требования к историкам науки: ученый должен формулировать умозаключения, опираясь на анализ источников. В случае с исследованием наследия Галена (и античной медицины в целом) существенным ограничением является недоступность большинства важнейших источников для российских ученых.

Публикация перевода трактата «Об учениях Гиппократа и Платона» на русский язык вновь ставит принципиальный вопрос об отличии истории медицины от истории других естественнонаучных дисциплин, отчетливо приобретающих современный облик именно в процессе научных революций XVII–XIX вв. Когда речь заходит о принципиальной методологической разнице между обликом протонауки эпохи Античности или, например, арабского Средневековья, как правило, выделяются два основных момента: экспериментальный метод изучения конкретных явлений природы и математическая обработка полученных данных. Последнее предполагает систематизацию и описание наблюдаемых явлений с помощью математических формул и уравнений. В таком случае уместен вопрос: можно ли, с этой точки зрения, вообще считать современную медицину наукой? Ведь до сих пор математические объяснения наблюдаемых процессов не стали частью повседневной практики врача. Более того, позволю себе выразить уверенность в том, что не станут никогда. Исключением могут считаться лишь отдельные медицинские дисциплины, состояние которых полностью (или почти полностью) определяется уровнем развития технологий. К их числу можно отнести, например, такой раздел клинической онкологии, как лучевая терапия, где определяющим моментом является прецизионность формирования пучка ионизирующего излучения и точность его попадания в ткань опухоли. С целью решения этой прикладной задачи возникла отдельная специальность, именуемая «медицинской физикой», представители которой изучают радиобиологию тканей и в процессе работы с пациентом отвечают за точность подведения дозы облучения. Между тем применительно к подавляющему большинству медицинских специальностей, как и во времена Гиппократа, следует использовать не только строго научные категории, но и понятие «искусство врачевания». Я осознанно употребляю слово «искусство» применительно к способности терапевта распознать болезнь и поставить правильный диагноз. Это относится и к хирургу, виртуозно выполняющему оперативное вмешательство. Ведь два разных хирурга, даже окончившие один университет, прошедшие сопоставимую практику и имеющие одинаковую ученую степень, могут выполнить одну и ту же операцию с совершенно разным качеством и, к сожалению, с разным исходом. Таким образом, язык математики не является универсальным языком медицинской науки и его значение для истории медицины еще предстоит определить.

Вопрос о том, когда именно экспериментальная практика становится неотъемлемой частью методов познания в медицине, также нельзя считать решенным. В историографии сложилось мнение о том, что для науки эпохи Античности характерен эмпирический уровень знаний, образованный непосредственными наблюдениями и переходом от них к установлению зависимостей и фактов[3]. Напротив, экспериментальная практика как более высокий уровень познания имеет более сложную дисциплину. Она определяется, во-первых, взаимодействием объектов, протекающим по естественным законам, и, во-вторых, сопровождается искусственным воздействием, которое организует человек[4]. Все это, безусловно, верно. Вместе с тем знакомство с новыми источниками ставит историков медицины перед необходимостью дать оценку опытам Герофила и Галена. Можно ли считать анатомические вскрытия, систематически повторяемые с целью проверки заранее сформулированной гипотезы, простым наблюдением фактов? Иначе говоря, оправдана ли точка зрения, сложившаяся в специальной литературе, в соответствии с которой работы мыслителей Античности можно легко отнести к простому эмпирическому опыту? При попытке сформулировать ответы на эти вопросы следует также внимательно отнестись к точке зрения ученых, благодаря которым были заложены основы научной медицины. Мне, например, представляется важным мнение К. Бернара, с именем которого принято связывать формирование в медицине типа мышления, характерного для современной науки[5]. Он четко осознавал преемственность своего подхода к физиологическому эксперименту по отношению к традиции, заложенной Галеном. Технические возможности великого римского врача имели существенные ограничения, поэтому К. Бернар относил их к так называемым опытам возмущения, в рамках которых происходит разрушение предмета исследования[6]. Естественно, что в арсенале ученого должны быть не только разрушающие вмешательства. Однако для выдающегося французского физиолога, Гален — такое же важное, хотя и редкое явление в истории медицины, как и В. Гарвей:

Гален производил опыты исключительно только в роде тех, которые мы назвали опытами возмущения и которые состоят в поранении, уничтожении или отнятии какой-нибудь части, с тем, чтобы судить об ее отправлении по возмущению, которое произведет ее отсутствие… Со времен Галена всегда бывали изредка, среди господства медицинских систем, знаменитые производители живосечений. Так, знамениты имена Граафа, Гарвея, Азелли, Пеккета, Галлера и др. В наше время, особенно под влиянием Мажанди, живосечение окончательно вошло в физиологию и в медицину, как обычный и неизбежный прием изучения[7].

Вместе с тем в средневековой историографии именно с именами В. Гарвея и Р. Граафа принято связывать начало научной революции в медицине. Здесь мы вновь сталкиваемся с противоречивостью оценок: с одной стороны, античную науку в современной литературе связывают с обычным наблюдением явлений (вполне возможно, случайным) и простым их описанием, с другой — оценка К. Бернаром исторического значения работ Галена не укладывается в рамки простой схемы: до XVII в. — случайный характер наблюдений, после — научный эксперимент. Подобные противоречия заставляют историка обращаться к источникам в надежде на то, что расширение источниковой базы исследования позволит разрешить возникающие сомнения. Текст «Об учениях Гиппократа и Платона» как раз и является таким источником, который дает возможность оценить подлинное отношение