Крыши Тегерана - Махбод Сераджи

Выражаю признательность вам — Мэриэн Кларк, Тим и Сью Эллен Кейн, Суди Рафиан, Кевин Дэниэлс, Ким Левин, Нэнси Маквэй, Лора Хаббер, Мюжгян Сераджи, Мехри Сафари, Камран Хейдарпур, Доннел Грин, Дебби Шотуэлл, Нэнси Фаллах и Мауни Сераджи — за то, что неизменно подбадривали меня, пока я писал эту книгу. Каждый из вас по-своему заставил меня поверить, что моей историей стоит поделиться с читателями.

Стефани Хауз: искренне благодарю за ваши безошибочные прогнозы и проницательность, а также за то, что вы продолжаете мне помогать.

Мой дорогой Сепи, без вашей интуиции я не смог бы полностью раскрыть образ Паши. И спасибо за то, что без устали поддерживали меня вплоть до окончания книги.

Благодарю моих агентов, Даниэллу Иган-Миллер и Джоанну Макензи из «Браун энд Миллер литерари ассошиэйтс», за искреннюю преданность и твердость, и за то, что ускорили наступление событий, изменивших мою жизнь. Благодарю также Алека Макдоналда за содействие в качестве редактора и Марианну Фишер за то, что поддерживала меня с самого начала.

И наконец, выражаю признательность Эллен Эдвардс, моему одаренному и исполнительному редактору. Благодарю, что дали мне шанс, что взяли на себя ответственность и представили мою книгу на суд публики. Работая с вами, я приобрел бесценный опыт.

Я слышу пение. Повторяющиеся строчки, словно вода, плещутся на грани сознания.

Будь у меня книга, прочитал бы.

Будь у меня песня, спел бы.

Я поворачиваюсь и вижу в нескольких метрах от себя старика — это он поет, монотонным невыразительным голосом. Место незнакомое. Я сижу в инвалидной коляске, на мне голубой халат. Меня согревает солнечный свет, проникающий из-за штор. Все это кажется очень странным.

Знал бы я танец, станцевал бы.

Знал бы я стих, прочитал бы.

Будь у меня жизнь, отважился бы.

Будь я свободен, рискнул бы.

Во дворе, шаркая ногами, ходят люди всех возрастов и комплекций, одетые в голубые халаты. У них потерянный вид.

Неожиданно меня захлестывает вихрь чувств. Подбегает медсестра с добрым и круглым, как яблоко, лицом и, обнимая меня за плечи, кричит:

— Ко мне, помогите, помогите!

На помощь бросается мужчина в белой униформе и пытается удержать меня.

— Не вставай с кресла, дорогой, не вставай! — кричит Яблочное Лицо, а это означает, что я, должно быть, разбушевался.

Я пытаюсь сидеть спокойно и смотрю на старика в дальнем конце комнаты. Он вглядывается в меня, неистово твердя свою мантру:

Будь у меня конь, оседлал бы.

Будь у меня конь, оседлал бы.

Будь у меня конь…

Меня отвозят в палату с кроватью, и Яблочное Лицо говорит:

— Сейчас сделаю укол успокоительного, и тебе полегчает, миленький.

После укола голова и руки становятся невыносимо тяжелыми, а глаза незаметно закрываются.

В Тегеране принято летом спать на крыше. После полуночи сухая жара спадает, и те, кто спит на крышах, просыпаются рано утром вместе с солнцем, надышавшись свежего воздуха. Моей матери это не нравится, она часто напоминает, что каждый год с крыш падают сотни людей. Выслушивая эти предупреждения, мы с моим лучшим другом Ахмедом тайком улыбаемся друг другу, а потом поднимаемся по лестнице, чтобы провести ночь под звездами — такими близкими, что, кажется, до них можно дотянуться. Переулок внизу превращается в мозаику из теней и света. По пустынной улочке медленно тарахтит машина, стараясь никого не разбудить, а в отдалении беззлобно лает бродячая собака.

— Тебя зовет мать, — бормочет в темноте Ахмед.

Я с улыбкой примериваюсь для дружеского пинка, но Ахмед без труда откатывается в сторону.

Наш дом — самый высокий в округе, поэтому с нашей крыши лучше всего видно небо. Мы с Ахмедом называем звезды в честь друзей и любимых.

— У каждого есть своя звезда? — спрашивает Ахмед.

— Только у хороших людей.

— И чем ты лучше, тем больше твоя звезда?

— Больше и ярче, — говорю я каждый раз, как он задает один и тот же вопрос.

— И твоя звезда направляет тебя, когда ты в беде?

— Твоя звезда и звезды людей, которых ты любишь.

Ахмед закрывает один глаз и поднимает большой палец, чтобы заслонить звезду.

— Мне надоело смотреть на твое большое толстое лицо.

— Тогда заткнись и спи, — говорю я со смехом.

Я смотрю на бархатные провалы между светящимися точками.

Опуская взгляд к земле, я вижу знакомые очертания горной цепи Эльбурс, которая протянулась между пустыней и сине-зеленым Каспийским морем. На миг я отвлекаюсь, пытаясь понять, черная ли темнота или такая темно-синяя, что по контрасту кажется чернильной.

— Интересно, почему люди так беззастенчиво боятся темноты? — размышляю я, и Ахмед прыскает.

Его забавляет мой необычный словарь. С ранних лет я много читал. Однажды, когда собрались наши родственники и друзья семьи, отец позвал нас с Ахмедом и спросил меня, что такое жизнь. Я не задумываясь ответил, что жизнь — это случайная последовательность умело составленных эпизодов, свободно связанных воедино цепочкой характеров и времени. Друзья отца зааплодировали, чем очень меня смутили. Ахмед прошептал, что скоро мне торжественно присвоят звание мудрейшего семнадцатилетнего в мире, в особенности если я буду продолжать говорить слова вроде «беззастенчиво» и «умело составленные эпизоды».

Мы с Ахмедом только что закончили одиннадцатый класс и осенью пойдем в последний. Я с нетерпением ожидаю окончания средней школы и своего семнадцатилетия. Однако меня очень беспокоят планы отца — он хочет, чтобы я поехал в Соединенные Штаты изучать гражданское строительство. Когда-то мой отец работал лесничим, защищал национализированные леса от браконьеров, от незаконной вырубки. Сейчас он работает в офисе, курирует весь регион, у него в подчинении целая армия лесничих.

— Ирану крайне нужны инженеры, — при любом удобном случае напоминает мне отец. — Мы на пороге преобразования из традиционно аграрной страны в индустриальную. Человек с дипломом инженера из американского университета обеспечит себе и своей семье надежное будущее и вдобавок будет тешить себя тем, что до конца дней его станут называть «господин инженер».