Время после. Освенцим и ГУЛАГ: мыслить абсолютное зло - Валерий Подорога

Что это значит — время-после? Это время посткатастрофическое, т. е. время, которое останавливает все другие времена; и появляется то, что зовут иногда безвременьем. Время-после мы связываем с двумя событиями, которые разбили европейскую историю XX века на фрагменты: это Освенцим и ГУЛАГ. Время-после — следствие именно этих грандиозных европейских катастроф. Конечно, время эпохи можно чувствовать кожей, «дышать им», но можно и не заметить вовсе, если его подвергнуть тотальной цензуре и «зачистке», радикальному вытеснению с помощью серии пропагандистско-идеологических схем, образов и декораций реального содержания событий ближайшего прошлого. Так, вспыхнувшая в хрущевскую оттепель память о ГУЛАГе была быстро погашена партийными идеологическими аппаратами и «политической полицией» (КГБ). Память о ГУЛАГе, так и не родившись, была вытеснена ПОБЕДОЙ («советского народа в Великой Отечественной войне»). Лозунг всеохватывающий и простой «Лишь бы не было войны» сглаживал все неувязки памяти, да и оправдывал советскую реальность — итог сталинских карательных опытов над собственным народом. Политические режимы, сменявшие друг друга на протяжении послесталинских лет, так и остались нелегитимными (по своей природе чисто «путчистскими»). Во многом именно потому, что преступления против собственного народа не расследовались, нация так и не стала нацией, способной правильно осмыслить собственную историю и принять решение. Так и не были сделаны выводы из того ужасного опыта, который был только что пережит, не введены жесткие запреты на политическую деятельность, ведущую к авторитарному правлению и, возможно, к повторному тоталитаризму. Институты власти так и не были поставлены под контроль общества. Да и само гражданское общество, делающее снова и снова «первые шаги» в защите своих прав, оказалось бессильным.

Призыв Т. Манна и К. Ясперса, многих других великих немцев к расследованию нацистских преступлений был услышан послевоенным немецким обществом. Хотя путь его к осмыслению ответственности нации оказался непростым. Прошли десятилетия, прежде чем признание национальной вины утвердилось, а нацистские преступления были безоговорочно осуждены. Сегодня в Германии отрицание «нацистского прошлого» преследуется по закону.

И еще раз о ретроспективном парадоксе. Чем больше мы свободны и чем больше чувствуем себя гражданами своей страны, тем больше у нас смелости судить о том времени, которого для нас не было, не только вспоминать, но и восстанавливать истину (имена миллионов погибших). Часто эти события кажутся настолько бессмысленными по своей чрезмерной жестокости и государственному садизму, что всякому нормальному человеку невозможно смириться с тем, что они действительно были. Например, чем дальше мы от катастрофы ГУЛАГа, тем ближе к ней по доступу к новым материалам, фактам, статистике террора и количества его жертв, тем понятнее наша реакция, которая не ищет путей к стиранию прошлого. Да и что это был бы за народ, который хотел бы забыться в чем угодно, лишь бы не помнить о тех чудовищных преступлениях, в которых принимал активное участие совсем недавно — преступлениях против самого себя? Время-после — время шаламовское, теперь оно, и в немалой степени благодаря литературе Варлама Шаламова, получает свою историческую меру, ценность, место среди других исторических времен. Мы видим его зияние в историческом опыте нации, которое не может быть устранено, стерто, «заделано» или, еще хуже, объяснено как необходимо «полезное» сталинистом-вертухаем. Если использовать термин Ясперса, то это время-после для страны и государственности является осевым — его разрушительная террористическая мощь ослабла, но оно по-прежнему определяет все другие времена. Это объясняет живучесть многих сталинских мифов (по существу, чисто имперских), за которые цепляется действующий политический режим. Осевое время, или время-после, должно быть открытой раной и решающим критерием истинности в наблюдении за Историей[1].

Расположение шести «лагерей уничтожения»: Хельмно, Треблинки, Собибора, Майданека, Бельжеца и Освенцима. Хельмно считается из них самым мелким и «незначительным»