Мы вместе «До», а как жить «После»? - Лия Блэр

За пятнадцать минут до "ПОСЛЕ"...

Я не бегу — несусь сломя голову.

Задеваю, расталкиваю людей, наводнивших здание аэропорта, забывая извиняться. Да какое мне дело до других, когда мой мир осыпается последними искрами отгремевшего фейерверка! Меня разрывает изнутри, выедает, накручивает на винт невидимой мясорубки отчаяния, и я уже… не я. Одна сплошная боль! Невыносимая мука… Оторванный атом в глубоком космосе, обреченный существовать в лютом холоде и вакууме.

Слезы мешают сфокусировать взгляд, но мне не надо видеть — я чувствую. Как всегда. Он еще не позвонил, а я уже брала в руки телефон. До школы идти целый квартал, а я уже видела его улыбку, которой он встретит меня у входа. Резко просыпалась среди ночи, потому что знала: он снова у моего подъезда. Расплывалась в улыбке за секунды, потому что за моей спиной Леша… Чувствовала его. Улавливала на уровне инстинктов.

Лешка… Леша… Лешенька…

Подбегаю к панорамному окну, из которого открывается вид на необъятную взлетную полосу. Впечатываюсь всем телом, ударяясь лбом о толстое стекло. Холодными ладонями пытаюсь убрать прозрачную преграду и вглядываюсь… Дико. Отчаянно. С неверием…

Он идет по свободному пространству зоны прилета в сопровождении двух телохранителей по направлению к частному самолету, возле трапа которого улыбается бортпроводница. В отличие от других стальных птиц, эта стоит рядом со зданием аэропорта.

Нет… Нет же!

— Леша-а-а! — кричу на все помещение, явно пугая людей вокруг. Мой голос отражается многократно под сводами высоких потолков. Бью по стеклу ладонями, не замечая боли: — Лешка!

Он замедляется и тут же разворачивается, безошибочно определяя взглядом место моего нахождения. Не слышит. Чувствует, как и я. Уверена.

Смотрит. Хмурится. Кусает край губы. Бросает сумку к ногам и подается в мою сторону.

Господи, да!

Один из охранников хватает его за локоть и тянет обратно, а меня накрывает паника.

Почему? Отпустите его!

Барабаню по холодному прозрачному препятствию, скребусь ногтями.

Вижу, как они разговаривают, а потом Лешка отталкивает от себя мужика в черном костюме и бежит ко мне. И теперь я могу выдохнуть.

Но нет… ошибаюсь.

Провожатые догоняют его. Выкручивают руку, возобновляя намеченный путь. Вижу, что между ними идет диалог, и я все еще надеюсь, что этот кошмар сейчас закончится. Мой бунтарь выдергивает локоть, поправляет одежду, забирает протянутую сумку и поворачивается ко мне. Смотрю на него, обводя подушечками пальцев по стеклу родной силуэт. Жду его шага и боюсь моргнуть. Леша делает вдох, поднимает руку и сжимает ладонь несколько раз, чуть опустив голову. Всем известный жест «пока-пока». Усмехается, подтягивает ремень сумки на плече и широким шагом направляется к самолету.

Ничего не понимаю. Стучу по стеклу сильнее. Отбиваю руки до ноющих костей. Силюсь избавиться от барьера и шагнуть в одно с Ним пространство. На все и всех — пофиг. Ничто и никто не имеет значения: люди, что смотрят на меня; странные мужики в униформе охраны аэропорта, решающие, как со мной поступить.

Все теряет смысл без Леши…

Трап отъехал от борта, и для меня это стало приговором. Тем, что не подлежал обжалованию. Все еще хочу верить, что это нереально, и я скоро проснусь.

Но это не так…

Самолет трогается, выруливая к линии разгона, и я оседаю на бетонный грязный пол, оглушенная звоном своего разбитого сердца.

Мне жизненно важно было услышать неповторимый Лешкин голос с хрипотцой, заглянуть в самые красивые на свете глаза, почувствовать теплые сильные руки. Один раз. Одну секунду. Он говорил, что никогда не уедет, но… Если надо — я бы поняла. Главное знать: мы вместе, и он не бросил меня. А я подожду… выдержу… смогу…

Лешка… Мой родной… Дай знать, что я нужна тебе. Найди возможность возродить мою душу, потому что сейчас она выгорела дотла, вылилась слезами, вырвалась истеричными всхлипами и рыданиями… Ведь я люблю тебя.

— Не трогайте ее, — слышу, как из-под слоя ваты, голос отца. — Я сам.

Задираю голову и шарю пустыми глазами слепого котёнка. Все вокруг походит на странную картину. Висела она яркая, живая, радовала глаз. Но кто-то выплеснул на нее ведро грязной воды, превращая краску в неприглядные разводы и подтеки, что вызывают желание морщиться и сожалеть.

— Вставай, милая, — папа поднимает оставшуюся от меня оболочку за плечи и ведет на выход. — Все проходит, пройдет и это.

«ДО»

Мне нравилась моя жизнь. Я обычная девчонка с серыми глазами, каштановыми волосами и тихим, спокойным характером. Никогда не попадала в неприятности и не стремилась к приключениям. Кто-то мог бы назвать меня заучкой, но это не так. Мне были не чужды обычные развлечения: онлайн-игры, прогулки, походы в кинотеатры и тому подобное. И да, на бедовую девочку я не тянула на сто процентов. Безусловно, любила помечтать и с радостью ждала новых жизненных этапов. Выпускной класс будоражил предвкушением скорых изменений, знакомств, путешествий и, — что особо приятно, — без присмотра родителей.

Училась я в лицее, на чём настояла мама. Точнее, даже не так, она попросту не рассматривала другие варианты. Обычная школа? Плебейщина! Маменька, стремящаяся во всём и везде быть леди, тянулась к аристократизму. Поэтому дочь должна стать лицеисткой. Это — звучит! Мама даже разговаривает настолько правильно, что, казалось, словарь Даля и справочник Розенталя — её настольные книги. И эта тяга к манерам и этикету зародилась в моей Наталье Николаевне ещё в период их с отцом бурного романа. Папа, к слову, «этикетам не обучен» и любит крепкое словцо. Но при супруге не матерится. Дабы та не падала в обморок. Заботливый. Не знаю, как им, таким разным, вообще удалось сойтись, но, тем не менее, живут. И счастливо. Они для меня пример.

— Мария, опоздаешь на занятия, — не повышая голоса, будила меня мама, шурша по дому полами длинного шелкового халата с расшитыми птицами по подолу. — Гришенька, дорогой, кофий остынет.

Привычное утро, как сотни до него. Со скоростью света совершила все мыльно-рыльные процедуры, оделась и присоединилась к папе: завтрак — святое.

В тот день без десяти девять я вошла в распахнутые кованые ворота, привычно взглянув на претенциозный позолоченный вензель. Ну, доброе утро, лицей! По сути, он ничем не отличался от школы. Разве что серьёзной нагрузкой, практически еженедельными мероприятиями и грабительскими взносами «на нужды лицея». И ещё, пожалуй, размахом. На огромной территории выросло здание из трех здоровенных корпусов. Один из которых, правда, вот уже второй год не работал и служил курилкой для учеников. А особо наглые подвиды обучающихся зависали там узким “тайным кругом”, без лишних глаз.