Post-apocalypse now - Николай Александрович Игнатов

Фёдор любил искусство в целом, любил все многообразные, даже и болезненные  его проявления, но к живописи он прямо таки испытывал трепет. Душа же Фёдора имела столь тонкую организацию, что давала трещины даже от слабых переживаний, и зарастала болезненно, неровно.

В городке, где он жил, или как он сам выражался: «нёс бренность свою из ничто в ничто», с живописью было худо. Федин город был, что называется, построен ушедшей, более развитой цивилизацией, умевшей идти в будущее, и даже находить его светлым. Сегодня, как известно, из светлого актуально только пиво. Пара каких-то захолустий, упрямо именуемых музеями, присутствовала, но выставляемые в этих аберрациях культурной периферии картины и экспонаты трогали истинного ценителя прекрасного едва. Интернет спасал, но не всегда и ненадолго. Подобно сластолюбцу, любителю обнаженной натуры, Фёдор всё-таки порой испытывал нестерпимую потребность увидеть (в его случае – только увидеть) объект своих вожделений вживую, а не только на экране планшетника или смартфона.

Каково же, представьте, было его счастье, когда к ним в городок привезли из БОЛЬШОГО ГОРОДА выставку современного искусства. Сегодня Фёдор пришёл на неё уже в третий раз. Он ходил, смотрел, но всё никак не мог насмотреться, каждый раз натыкаясь на новые детали построения перспективы на иных полотнах, или замечая полноту цвета, что в предыдущий раз ускользнула от его внимательных, но уставших глаз. И вот, на третий  день, обойдя выставку уже по четвёртому кругу, увидел Фёдор, почему-то незамеченную ранее работу. Она висела почти в углу, может поэтому ускользала до этого момента от его восприятия, а может ее и не было вчера ещё, а повесили только сегодня. Экспозиция большая, всё просто могло не поместиться в небольшом помещении местного музейчика.

Табличка под безрамной, несуразного вида, картиной содержала следующее название: «Post-apocalypse now in Russia». На картине, мираточащей пост-модернизмом, в серых тонах был изображен типичный пейзаж российского города: серый, разбитый асфальт проспекта, простершегося под застигнутыми мгновением грязными машинами,  серые хрущёвки, юродиво глядящие магазинчиками, парикмахерской и прочими нежилыми помещениями первых этажей на идущих по серым же и грязным тротуарам пешеходов. А прикрывает весь этот невеселый натюрморт серое, опять же, небо; прикрывает нехотя, как-бы брезгливо, словно безмолвно сетуя на то, что ему – отражению вечности – приходится нависать и вот над этой грязью и серостью тоже.

Рассмотрев пейзаж получше, он понял, что это вовсе не вычурная серая картина, а просто черно-белая фотография низкого качества, сделанная в неизвестном городе. И художественной ценности в снимке Фёдор, как ни искал, найти не смог. Снимок как-будто был сделан просто для иллюстрации, доказывающей существование некоего населенного пункта. Как если бы работника отправили в командировку в этот город, именно на эту улицу, и он обязан был, как говорили недавно, зачекиниться в этой местности, доказывая, что он  был именно там. Хотя тут больше подошло бы селфи.

Рассматривая фото со всех сторон и примеряя его ко  всем своим знаниям,  эстетическому вкусу, ко всей эрудиции, Фёдор все же никак не мог сообразить – что вообще в этой серости есть такого, что позволило ей висеть здесь на выставке. На выставке, где демонстрируются произведения искусства (какого-никакого), картины, в которых  идея, вызов, глубина, или хоть намёк на все это. А здесь? Просто фотография грязной, осенней улицы, какую можно встретить в каждом российском городе. Наверное ещё и именуется она оригинально – улица (или проспект) Ленина. А название картины? Что там, «Россия после апокалипсиса» или как? Ну и где здесь…

Тут он вздрогнул. До того мощная волна жара вдруг пронеслась по его нутру, до того сильно его дернуло оттуда, изнутри, из средоточия рассудка. Так бывает, когда на человека вдруг нисходит гениальная догадка, озарение.

На миг испугавшись этой грандиозной мысли, что кирпичом ударила по пыльным книжным полкам ума, он даже съёжился и воровато поглядел по сторонам, будто боясь, что эту гениальность заметят другие, и выкрадут. Придя в себя, он смог, наконец, сформулировать мысль.

«А ведь и правда – после апокалипсиса! – размышлял, глядя немигающим взглядом на фотографию, Фёдор, – Что массовая культура подсунула  нам за клише, под которым мы понимаем пост-апокалиптичный мир? Руины городов, воронки от ядерных взрывов, улицы, заполненные обгорелыми остовами автомобилей, груды черепов, пепелище цивилизации, словом. А ещё – зомби, уныло бродящие по пустым разбитым улицам, или изуродованные, убогие калеки, покрытые язвами от облучения. То есть явно подразумевается некая война, положившая конец человечеству, метеорит какой, или страшный вирус, который превратил всех в ходячих мертвецов. А может все вместе – война с применением и ядерного и биологического оружия на фоне падения глыб из космоса. Вот и бродят зомби по руинам атомной войны.

Но, Боже, какая гениальная работа! Как же глубоко! Да, тут нужно приложить не дюжие  умственные усилия, чтобы постичь замысел творца. Ведь война и вправду была, пусть её и называли холодной. И Россия в этой войне потерпела поражение. Сокрушительное, убийственное поражение. Страна не претерпела реальных ядерных ударов, но апокалипсису случиться это не помешало. Стоит присмотреться к любому городу российской глубинки, и можно легко разглядеть убитые дороги, неухоженные дворы, грязные, пыльные тротуары, разбросанный всюду мусор; увидеть не знавшие ремонта со времён той самой войны больницы, поликлиники и школы; а ещё изувеченные временем деревянные бараки, гниющие и холодные, в которых, мучаясь, живут люди; и, конечно, бесчисленные унылые дома-муравейники – хрущевки и панельные девяти-десяти-этажки, что строились как временный жилой фонд, а оказались бессрочным; застывшие натуральными, но ненужными декорациями руины заброшенных заводов, фабрик, и прочих погибших титанов промышленных зон».

Фёдор вспомнил вдруг, как матерился таксист, когда вёз его через весь город сюда, в музей.

«Про наши дороги, – продолжил он рассуждать, –  вообще можно говорить отдельно и бесконечно. Хорошо, что я сам не водитель, а то ещё и матом пришлось бы думать. Ведь когда едешь по ним в такси, к примеру, невольно думаешь, что их только вчера закончили бомбить…

Да, последствия недавней войны очевидны. И хоть самих бомб никто не сбрасывал, всё же, следы применения некоего, неимоверно более разрушительного  оружия массового поражения налицо. Сегменты вредоносной нейро-программы укоренились в умах поколений, выросших на руинах павшей империи. Впрочем, не только в их головах, но и в головах тех, что встретили апокалипсис уже в зрелом возрасте. Тут уже много всего сказано и написано умными и не очень людьми, тема девяностых годов в России изъезжена вдоль и поперёк. А чтобы объективно