616 - Ад повсюду - Анхель Гутьеррес

Тайна, неподвластная самой смерти

Он достиг предела человеческого отчаяния. Солнце обжигало его лицо, губы растрескались от недостатка влаги. Белая льняная туника почернела и зияла прорехами. На изъеденных язвами ногах болтались стоптанные сандалии. Он шел не разбирая пути — ноги несли его сами. Прищурив почти ослепшие от яркого света глаза, он разглядел в безбрежном море песка несколько скалистых островков и направился к ним, надеясь укрыться в тени скал, но песчаная буря все-таки настигла его. Некоторое время он продолжал идти, закутавшись в плащ, пока, обессиленный, не упал на землю, предавшись мыслям о неизбежной смерти и ожидая приближения стервятников, неизменных спутников его долгого странствия. Он никогда не думал, что умрет вот так, лишенный покровительства судьбы, прежде всегда благосклонной к нему.

Шум ветра становился все тише и тише, по мере того как его слух утрачивал способность воспринимать звуки внешнего мира. Последнее, что он еще слышал, было биение собственного сердца. Но это сердце продолжало жить, разгоняя загустевшую кровь по венам и заставляя легкие дышать.

Когда закончилась буря, его, засыпанного песком, но все еще живого, обнаружил старый седобородый отшельник и волоком дотащил до своей пещеры, укрыв от палящих лучей солнца. Стервятники кружили неподалеку, готовые в любой момент наброситься на безжизненное тело, но на этот раз добыча ускользнула из их когтей.

Старик омыл его лицо и смочил губы, смазал ожоги самодельным бальзамом из жира ящерицы и оставил отдыхать, вложив в рот несколько зловонных лекарственных трав. Прошло немало времени, прежде чем незнакомец застонал, почувствовав резкий травяной запах. Отшельник влил ему в рот несколько капель воды, затем дал сделать пару глотков, а ночью принес поесть. На следующий день, как только рассвело, юноша открыл глаза и слабым голосом произнес:

— Благодарю тебя за спасение.

— Тебе повезло. Что ты делал в этой пустыне, один, без воды и вьючных животных, посреди бури?

— Я убежал…

— Вот как… Но от чего или от кого?

— От моего хозяина.

— Ты раб или свободный человек?

— Был рабом. Теперь я свободен.

— Значит, ты беглый раб?

— Нет. Я убежал, потому что мне грозила смерть.

— Еще недавно ты был на волоске от смерти!

— Но ведь ты меня спас.

— Там, откуда ты родом, тебя приговорили к смерти? За что?

— Я имел несчастье приглянуться наложнице моего хозяина….

— От любви всегда одни неприятности. Когда-то я полюбил самого чистого из рода человеческого. Я следовал за ним повсюду, как верный пес. А теперь я обречен провести остаток своих дней в этой пещере, избегая людей, вдали от всего, что наполняет жизнь смыслом.

— О ком ты говоришь?

— Об одном иудее. Он желал быть царем.

Взгляд худощавого старца с длинной седой бородой и кожей, напоминающей древний пергамент, терялся во мраке пещеры.

Немного помолчав, юноша спросил:

— А ты… Почему ты живешь отшельником в этом безлюдном месте?

— Потому что я трус. Наверное, мне следовало покончить с собой, повеситься, как гласит людская молва… Но у меня не хватает мужества. А сердце мое вот-вот разорвется под бременем тайны, которую оно вынуждено хранить.

— Как тебя зовут, старик?

— Уже столько лет никто не окликал меня по имени, что я почти успел его забыть. А было время, когда меня называли Хвалой Господу. Я Иуда[1]. Иуда Искариот.

В городке Нью-Лондон, что в Коннектикуте, дождь лил как из ведра. Мало кто отваживался выйти из дому в эту ненастную ночь. Лишь случайные автомобили иногда проносились по улицам, освещая их тусклым светом фар в косых струях проливного дождя. Пробиваясь сквозь завесу воды, женщина в плотно прилегающем плаще добралась до дверей польского католического прихода Святых Петра и Павла. Ее грудь разрывал сильный кашель. Остановившись под аркой, у самого входа в храм, она каким-то собачьим движением стряхнула с себя капли воды и надавила на кнопку звонка. Пронзительный звук, казалось, растаял в необъятной пустоте темной ночи. Женщина позвонила еще раз, потом еще, пока наконец не услышала голос, раздававшийся внутри храма эхом потустороннего мира:

— Иду! Иду! Вы испортите мне звонок…

Священник в пижаме и домашнем халате приоткрыл массивную деревянную дверь. Это был мужчина средних лет, с седыми неухоженными волосами и широким лицом, довольно высокий, несмотря на врожденное искривление позвоночника. По крайней мере он на целую голову возвышался над женщиной, так некстати разбудившей его.

— Ну, и чего вам угодно? — спросил священник женщину, не узнав в ней свою давнюю прихожанку.

— Исповеди, святой отец. Я должна исповедоваться. Прямо сейчас.

— Вы уверены в том, что с этим нельзя подождать до утра? Мне кажется, ваше состояние не настолько уж безнадежно.

Горькая усмешка тронула ее губы.

— Клянусь Господом, что это необходимо. — Она была совсем обессилена и говорила с трудом. — Сейчас.

— Ну, будет вам! Проходите. Вы промокли насквозь, — пробормотал священник, сторонясь и пропуская ее внутрь. — И не поминайте имя Господа всуе.

Нет, врач-психиатр Одри Барретт не поминала имя Господа всуе. Только не этой ночью. В тот миг, когда она переступила порог храма, небо разразилось раскатами грома, а ливень принялся хлестать с удвоенной силой. Миллионы существ безмятежно спали, даже не подозревая, какая ужасная тайна хранится в душе доктора Барретт. Тайна, которую ей уже никогда не разгадать. Тайна, неподвластная самой смерти.

Сражающемуся с чудовищами следует позаботиться о том, чтобы самому не стать чудовищем. Слишком долго заглядывающему в бездну следует помнить, что и бездна вглядывается в него.

Фридрих Ницше

Бостон, США

Огонь. Пламя, пляшущее по крышам зданий монастыря, было видно за два квартала. По улицам разносился вой сирены. Женщина и ее маленький сын смотрели, как пожарная машина, чуть было не сбившая их, быстро уносится прочь, оставляя за собой на асфальте жирный след. Один пожарный, новичок, ударился головой о стекло, когда машину занесло на повороте. Ну, сам виноват, нечего считать ворон. Это первое, что следует усвоить новобранцу. Ручеек крови потек по лицу, и команда пожарных увидела в этом плохое предзнаменование. Никто не произнес ни слова, но в их глазах читалась мольба Всевышнему. Только бы сегодня никто не умер! — словно говорили эти взгляды.