Похититель душ - Энн Бенсон

Гэри, с любовью

Симпатичные домики, охранявшие въезд в Нант, быстро исчезли из вида, когда я ступила под темные своды деревьев – передо мной лежал самый неприятный участок дороги в Машекуль. Из света – в темноту. Невозможно не почувствовать себя маленькой и беззащитной среди великанов, чьи кривые, шишковатые нижние ветви могут в любой момент потянуться к тебе, точно пальцы дьявола, и утащить в темное нутро преисподней, где тебе суждено вечно расплачиваться за грехи.

Как и всегда, я принялась молиться, поскольку ничего другого не оставалось. «Добрый Бог, не позволь им отнять у меня пальцы, потому что без них я не смогу держать в руках иголку, а без вышивки не представляю своей жизни».

С каждым новым шагом я все глубже засовываю руки в складки рукавов, убранных в карманы, и мои драгоценные пальцы вскоре исчезают из вида, они снова в безопасности.

Они обнаруживают письмо, подушечки пальцев касаются тех мест, где оно было сложено и бумага немного стерлась, несмотря на то, что послание совсем недавно прибыло из Авиньона. Среди других важных бумаг, присланных его святейшеством моему matter[1]Жану де Малеструа, который, будучи епископом Нанта, имеет доступ к огромному количеству Божественных тайн. И хотя я являюсь его ближайшей помощницей, мне не дано проникнуть в суть важнейших проблем, которые решает его преосвященство по поручению его святейшества, и, по правде говоря, я не особенно к этому стремлюсь.

Материнское желание отложить в сторону все заботы мира ради интересов и мыслей о своем первенце занимает главное место в моей душе. Дата, написанная такой дорогой для меня, сильной рукой сына, указывала на то, что он отправил письмо 10 марта 1440 года, за несколько дней до моего путешествия. Я пропустила слова благословения – в конце концов, он ведь священник – и, шагая по дороге, мысленно проговорила все остальное.

У меня неожиданные и отличные новости. Меня назначили личным писарем его светлости; мне больше не нужно работать под руководством другого брата, я поступил в полное распоряжение самого кардинала. Меня все чаще вызывают в его апартаменты, чтобы составить какие-нибудь важные бумаги. Похоже, каким-то непостижимым и чудесным образом он взял меня под свое крыло, хотя я по-прежнему не понимаю, за что удостоился такой чести. Надеюсь, что очень скоро будет официально объявлено о моем новом статусе…

Как чудесно, как замечательно, как… абсолютно, но я бы хотела, чтобы он оказался рядом со мной. Но его преосвященство Жан де Малеструа испытывает отвращение к слабости и жалобам, и потому я не стану жаловаться, и пусть Бог защитит меня от его неудовольствия. Я продолжаю вспоминать письмо, которое, как мне представляется, белки и лисы, единственные мои слушатели, оценить не в силах. Но зато оно придает мне уверенность и твердость, пусть и обманчивую.

Я думаю о тебе каждый день и радуюсь тому, что уже через несколько месяцев ты будешь здесь, в Авиньоне, и сама увидишь, какой интересной и богатой на события стала моя жизнь. Я буду вечно благодарен милорду Жилю за то, что он помог мне получить это место, когда я был еще совсем юным братом с весьма ограниченными перспективами на будущее…

Моя собственная благодарность приправлена горечью. Великодушие лорда Жиля де Ре повлекло за собой то, что я, его бывшая няня, должна оставаться здесь, в Бретани, а мой сын, который ему почти как брат, находится в нескольких днях пути, в Авиньоне. Иногда у меня возникает подозрение, что он разлучил нас сознательно, преследуя какие-то свои цели.

Но как такое возможно?

В своем следующем письме, матушка, ты должна подробнее рассказать мне о том, что происходит в Нанте; недавно нас посетил пилигрим, который поведал о событиях на севере, о том, какое несчастье свалилось на голову одного вельможи, о победах другого и о романах благородных дам. Мы всегда с нетерпением ждем любых новостей. Но особенно меня заинтересовала песенка, которую он пересказал, – ее смысла я до конца не понял, но в одном из куплетов говорилось следующее: «Sur ce, l'on lui avait dit, en se merveillant, qu'on y mangeout les petits enfants».

Я не поняла, что это значит, и, по правде говоря, не слишком стремилась понять. По крайней мере, сейчас, когда мне самой угрожала опасность стать обедом одному Богу ведомо какого злобного и отвратительного чудовища. Мне лучше, чем многим, известно, что они существуют и, широко раскрыв свою мерзкую пасть, терпеливо поджидают ничего не подозревающего путника.

Благословенный луч света скользнул между густыми деревьями и задрожал – может быть, птичка уселась на ветку, или это я вздохнула, не в силах больше сдерживать дыхание? Я всегда отчаянно мечтаю о свете; весь мир с надеждой говорит о времени, когда придет конец войнам, если такое возможно, и свет перестанет быть роскошью, как сейчас. Мы редко расходуем неестественный свет, если нам нужно взглянуть друг на друга, когда еще остается хотя бы намек на сияние дня, потому что его можно использовать гораздо разумнее – как, впрочем, и многое другое, чем благословила нас жизнь, хотя мы часто транжирим ее дары, не задумываясь о последствиях.

Когда-то в резиденции милорда де Ре в Шантосе недостатка в свете не было, и я – в те дни мадам Жильметта ла Драпье, жена верного слуги милорда, Этьена, – могла наслаждаться им, сколько душе угодно. Теперь же мне осталось рассчитывать лишь на Божественное сияние, хотя в нынешние дни я уже не так страстно люблю Бога, как любила его до того, как стала la Mere Superieure, или, как любит меня называть суровый Жан де Малеструа, ma sœur en Dieu. Лучшая, чем я, женщина оценила бы убежище достаточного – нет, великолепного существования. Учитывая, сколько женщин лишается зубов из-за плохого питания, мне бы следовало радоваться своему везению. Но это не та жизнь, о которой я мечтала, не та, которая у меня была и которую я любила. И, тем не менее, когда умер мой дорогой муж, практически все, кроме меня, согласились с тем, что для меня так будет лучше всего.

Мой дорогой Этьен храбро сражался вместе с лордом де Ре под знаменами Девы в великой Орлеанской битве в тот день, когда погибло много храбрых и мужественных воинов. Стрела английского лучника, да будет проклято их мастерство, пронзила ему бедро, и нога загноилась, как это часто бывает при глубоких ранах. Повитуха – к сожалению, у нас не было лекаря, хотя никто не сомневается в ее искусстве целительницы, – заявила, что ногу нужно отрезать, чтобы спасти Этьену жизнь. Но он ни за что на это не соглашался.

– Разве я, солдат и дровосек, смогу достойно служить милорду де Ре, став инвалидом? – сказал он мне.

Этьен умер, не покрыв себя славой на поле боя, как мечтают все солдаты, а угасая медленно, страдая от страшной боли. Когда он наконец получил свою солдатскую награду, мои обязанности в доме лорда де Ре, которым я в те дни не уделяла должного внимания, перешли к другой, более старательной женщине. Если бы я унаследовала какую-нибудь собственность, я могла бы снова выйти замуж, а так стала невестой Бога.