Ворошиловский стрелок - Виктор Пронин

Срочно куплю винтовку с оптическим прицелом в рабочем состоянии с патронами.

Газетное объявление 1995 года

Была среда.

Вернее, она уже заканчивалась, наступил вечер, какой-то странный вечер, когда летний дневной зной начал постепенно остывать и белый свет выжженного неба незаметно превратился в зеленоватые сумерки. Такие вечера за лето случаются не часто, но бывают. Вроде бы должен пойти дождь, но его не было, вроде бы уже должно потянуть ночной прохладой, но и она запаздывала. Метеостанции уклонялись от прямых предсказаний погоды, что-то бормотали про циклоны и антициклоны, медики предупреждали о недомоганиях, будто не знали, что недомогания случаются во всякую погоду и в любое время года, гороскопы обещали повышенную возбудимость, нервную неуравновешенность, скандалы с близкими людьми, но утешали тем, что этот день и предстоящая ночь чрезвычайно благоприятны для завязывания новых знакомств, любовных утех, и даже утверждали, что партнеры могут проявить себя с самой неожиданной, но чрезвычайно привлекательной стороны.

И еще — было полнолуние.

Чреватое время.

Маньяки, вооружившись капроновыми шпагатами, ножами, газовыми баллончиками, уходили в ночь за добычей, психи бесновались в зарешеченных палатах, стареющие женщины легко и охотно впадали в бытовую истерику, не дождавшись телефонных звонков, цветов и шампанского. А стареющие мужчины бездумно и безутешно покупали водку самого сомнительного пошиба, потрясенные тем, что юные, длинноногие существа уступали им места в троллейбусах, называли папашами, а то и в упор, просто в упор не видели.

Да, какая-то легкая, но вполне уловимая взвинченность ощущалась в зеленоватом вечернем воздухе. А когда на ясном еще небе появилась круглая, вызывающе желтая луна и, медленно поднимаясь над городом, из полупрозрачной, невесомой превращалась в морщинистую каменную планету, наливаясь тяжестью и силой, нервозность на улицах сделалась еще более заметной.

Впрочем, далеко не все ощущали на себе эту предсказанную колдунами возбудимость. На некоторых ни жара, ни луна, ни желтовато-зеленые сумерки не действовали совершенно. А если как-то и влияли, то только в лучшую сторону. Но таких людей все радует и всегда им хорошо — ив осенние дожди, и в зимний снегопад, и в весеннюю слякотную, ветреную погоду.

Вот и Катя, да, ее звали Катя, Катя Афонина, в этот вечер ощущала легкость и хороший такой, устойчивый душевный подъем. Так примерно чувствуют себя люди, которые вдруг получили то, на что и не надеялись, но о чем постоянно думали. О чем в наше время думают без всякой надежды на получение? Конечно, деньги. Контора, в которой Катя служила секретаршей, нежданно-негаданно разбогатела — пришло денежное перечисление от другой, такой же убогой конторы. И всем сотрудникам вручили зарплату, что бывало нечасто, но всегда вызывало у сотрудников возбужденный и какой-то нездоровый восторг, будто в самом деле с неба свалился на них мешок с деньгами. Да, эта история случилась в те времена, когда вовремя выданная зарплата становилась чрезвычайным происшествием, обсуждалась долго и подробно.

Еще утром о зарплате не было ничего известно, еще в обед начальство суеверно таилось и загадочно улыбалось, боясь поверить в случившееся, и лишь когда кассирша, суховатая, шустрая, с быстрыми глазками, проболталась, что идет в банк, что был звонок, что ведомости подписаны...

Только тогда поверили.

Впрочем, нет. И тогда еще не решались обрадоваться, сидели по своим столам, затаившись и примолкнув, будто в ожидании несчастья. Что делать, бывают случаи, когда и в радости, и в горе люди ведут себя одинаково. Всплакнуть могут, в нервный смех удариться, свалиться в блуд или в пьянство... Бывает.

В общем, выдали зарплату, выдали все-таки.

Сбежав по ступенькам на тротуар. Катя оглянулась на окна своей конторы, кому-то махнула рукой, чему-то рассмеялась и зашагала в сторону дома, помахивая пока еще пустой сумкой на длинном ремне. Глядя на человека с такой походкой, легкой, свободной, широкой, наверняка можно сказать, что он что-то напевает себе под нос, что-то проговаривает, с кем-то уже мысленно встречается. Короткая прическа, светлые джинсы, голубая рубашка мужского покроя, подкатанные рукава, опять же эта кожаная сумка, которая на ремне то улетала вперед на два шага, то, отстав, снова как бы догоняла хозяйку, все это делало Катю заметной в сумрачной, озабоченной, куда-то несущейся толпе. Редкие люди, сохранившие еще в себе способность что-то замечать вокруг, провожали Катю взглядами, в которых, присмотревшись, можно было заметить и немного восторга, и озадаченность, да чего уж там, и пришибленность была во взглядах прохожих. Дескать, и такие вот девушки на белом свете есть, да не про нашу, дескать, честь...

С наступлением сумерек вспыхнули, засветились изнутри киоски. И заморские бутылки с разноцветным зельем засверкали, заискрились на витринах новогодними лампочками, обещая счастье, встречи, неописуемые наслаждения. Но опытные люди прекрасно понимали, что голова от этих сверкающих напитков болит ничуть не меньше, чем от самого мутного, самого крутого самогона, а то и посильнее, потому что самогон все-таки лучше, чище, безопаснее, чем эти обманки. Но об этом помнили только знающие, чего они хотят от каждой бутылки, а многим же нужно было не само зелье, не хмель, гасящий будничную униженность, а эти вот золоченые нашлепки и напитки каких-то несъедобных цветов — синие, зеленые, желтые, красные. Действительно, новогодние лампочки. И такие же обманчивые.

По мере приближения к дому Катина сумка наполнялась сосисками, пельменями, хлебом. Луна, совсем недавно висевшая над городом легким воздушным шариком, постепенно сжималась, становилась меньше, но ярче и тяжелее. И чем выше поднималась, тем охотнее заглядывала на каждую улицу. А когда набрала зловещую свою полную силу. Катя уже успела войти в свой двор, и, хотя сумка потяжелела еще на два пакета кефира, походка ее оставалась такой же легкой, как бы припевающей.

Катя последнее время жила с дедом, с Иваном Федоровичем Афониным, так его звали. Родители ее, потеряв всякое ощущение времени и пространства, носились челноками между Китаем и Арабскими Эмиратами, таскали на себе неподъемные мешки со всевозможным барахлом. Похоже, они чувствовали себя в равной степени и счастливыми от неожиданно свалившейся свободы, и глубоко несчастными от бесконечных хлопот, переездов, перепродаж. Но вокруг носились по белу свету тысячи таких же челноков, и это давало им ощущение правоты, уверенности в том, что все стоящие люди сегодня стали челноками — возят ли они товар из магазина на вокзал, или из Китая в Москву, а из Москвы в Кобыляки.

Иван Федорович Афонин был красивый старик — с густыми, нависшими на синие глаза бровями, короткими седыми волосами, невозмутимый и насмешливый. Почти весь день он смотрел новости по телевизору, крякая от сообщений так, будто получал удары под дых и каждый раз с той стороны, откуда никак не ожидал. Взорвали самолет, залили землю нефтью, расстреляли наряд милиции, ограбили банк, похитили ребенка, нашли мертвую женщину, а у нее обе ладошки левые, приставленные, а голова тоже не ее, вроде мужская голова-то...