Обратная сторона вечности - Виктория Угрюмова

Основные события начинаются обычно в том самом месте, где историки и летописцы ставят жирную точку, вытирают вспотевший лоб и говорят облегченное «Уф!».

Самое главное случается между двумя кульминациями, которые торопятся запечатлеть гении и графоманы, очевидцы, провидцы и любители древности.

Вечность изображается как бесконечная цепь ярких событий, как нескончаемые звенья одной цепи, крепко спаянные, неразрывные; как пестрая череда невероятно занимательных историй. Но на самом-то деле все обстоит иначе. У вечности, как и у всякого иного грандиозного полотна, есть своя изнанка, своя обратная сторона, к которой никто и никогда не обращается, потому-де она обыденна, не представляет никакого интереса и ничего не значит в истории развития общества. Но главное-то происходит как раз здесь.

Серые, скучные, непритязательные будни решают все.

Именно здесь разыгрываются настоящие трагедии и драмы; именно здесь принимаются великие решения и рождаются творцы мира. А то, что закономерно вытекает из этих серых будней и ярким фейерверком вспыхивает на небосклоне истории, об этом уже можно и не писать. Можно, конечно, и писать, но только не стоит забывать о том, с чего все начиналось.

Обратная сторона вечности – заплаты, лоскутки, обрывки, узелки, дырочки... Стоит ли тратить на это время? Наверное, все-таки стоит, хотя бы для того, чтобы узнать, сколько по-настоящему стоит парадная – лицевая сторона.

– О, Кахатанна, Великая и Сокровенная, о Суть Сути и Мать Истины, Интагейя Сангасойя... – тянул хор жрецов.

– Одну минуту! Сейчас иду! – крикнула Каэ в приоткрытую дверь.

Жрецы поперхнулись и замолкли.

Впервые за последние две с лишним сотни лет Воплощенная Истина собиралась явиться ищущим ее. Храм снова был готов принимать паломников, знающих свое истинное имя. И огромное количество людей хлынуло в Сонандан в поисках утешения. Особенно же много их стало прибывать после того, как распространились слухи о битве на Шангайской равнине. Позорное поражение Новых богов подорвало веру в них, и люди находились на распутье, перестав вначале понимать, к кому им теперь вообще обращаться со своими бедами и горестями. Однако паломничество в Безымянный храм, находившийся в Запретных Землях – за Онодонгой, – которое предпринял молодой фаррский завоеватель – основатель громадной империи, с чьим мнением было бы абсурдно не считаться, – восстановило угаснувшую было веру в Великую Кахатанну.

Богиня готовилась предстать перед своим народом, и это была одна из самых трогательных минут в ее жизни. Она никогда не осознавала, да и не могла осознать, как сильно, как верно, как отчаянно ждали ее в родной стране, которая и в ее отсутствие жила по заповеданным в глубокой древности законам. И хотя Каэ не подозревала, сколь много значила она для сангасоев, считавших себя ее детьми, но вполне отдавала себе отчет в том, как трудно им приходилось в последнее время. Даже боги потерпели несколько поражений подряд от неведомого противника, который постепенно стал вмешиваться во все, что происходило на Арнемвенде. Он все еще оставался в тени – невидимый, неслышимый но уже незримо присутствующий, и от этого было только страшнее.

Она не пустила служанок в свою комнату, готовясь к торжественной церемонии: ей хотелось побыть наедине со своим храмом, поговорить со своими друзьями – с теми, кто привел ее сюда, преодолев огромное пространство. Она слышала их голоса, ощущала прикосновения. На самом деле она никогда не расставалась с ними; и что за беда, что больше ее друзей никто не встречал? Статуи Бордонкая и Джангарая, Ловалонги и Воршуда, Эйи и Габии были установлены недалеко друг от друга, вне храма, – в том месте, которое должно было бы им понравиться больше всего, – в священной роще Салмакиды.

Каэтана не знала, сколько времени сидела, погруженная в свои мысли. Однако вспомнила все-таки о своих обязанностях и принялась готовиться к торжественному выходу.

Спустя некоторое время на пороге небольшой уютной комнаты в правом притворе храма Истины появился верховный жрец Нингишзида, облаченный в золотистые праздничные одеяния.

– Каэ, дорогая, – взволнованно произнес он, – там вас ждут...

– Я же сказала: сейчас иду. Посуди сам – не могу же я явиться людям растрепанной или с плохим настроением.

– Я не об ищущих, Суть Сути, – сказал Нингишзида, причем невооруженным глазом было видно, что Суть Сути он произносит скорее по привычке, никак не связывая это торжественное обращение с хрупкой темноволосой девушкой, которая сидела сейчас вполоборота к нему, перед огромным зеркалом в бронзовой раме в виде извивающихся драконов.

– А о ком же? – удивилась она, пытаясь пришпилить непокорную прядь.

Заколки были зажаты у нее во рту, поэтому голос стал звучать приглушеннее.

Каэтана второй час возилась с собственной прической: за время странствий ее и без того непокорные волосы совершенно отвыкли от парикмахерских ухищрений и теперь на всякую попытку уложить их реагировали бурно и неоднозначно.

– Если бы я знал... – обреченно вздохнул Нингишзида.

За те полгода, что Суть Сути и Мать Истины жила в собственном храме, жрец привык не только к чудесам и божественным явлениям, но и к любым неожиданностям. Его теперь трудно было удивить сообщением о том, что к вечернему чаю ожидается кто-нибудь из Древних богов – скажем, Вечный Воин – Траэтаона – со своим монстрообразным конем. А поэтому последнему необходимо приготовить что-нибудь вкусненькое. Благо, что драконоподобное верховое животное обожало обыкновенную рыбу, которой в Сонандане было более чем достаточно.

Все происходящее Нингишзида воспринимал теперь со стоическим, философским спокойствием. Но сегодняшний посетитель даже на него, привыкшего ко всему, произвел неизгладимое впечатление.

Утром к храму Кахатанны подошел смешной толстый человечек – глаза у него были разного цвета (правый – карий, левый – синий); солидное брюшко мешало ему как следует поклониться верховному жрецу, а может, он не очень и старался? Но Нингишзида не любил, чтобы ему кланялись: в храме Истины быстро отвыкаешь гнуть спину перед кем бы то ни было.

Присмотревшись, жрец понял, что разными у толстячка были не только глаза, но и все остальное. Уши у него были разноразмерные, зато солидные; одна рука явно короче другой; брови болтались на лице на разной высоте, производя впечатление плохо закрепленных кисточек – они ездили и подскакивали по переносице и лбу так, словно жили отдельной, весьма деятельной жизнью.

Наряд паломника тоже был весьма необычным: пестрый, яркий, без каких-либо признаков симметрии – дикая смесь заплат, кисточек, помпонов и карманов, которую нормальному человеку не пришло бы в голову называть одеждой. К тому же толстячок постоянно находился в активном движении – настолько активном, что Нингишзиде стало казаться, будто очертания его фигуры тоже меняются: вот он стал выше, стройнее, вот опять переместился в прежнюю кругленькую плотную форму.