Федеральный наемник - Владимир Гуркин

Евангелие от Луки

О том, что я стану делать в первые минуты на свободе, я начал думать едва ли не за полгода до освобождения. Сперва эти мысли были эпизодическими, но по мере приближения долгожданного часа они заполнили едва ли не все мое мысленное пространство. Все остальные темы, которые вращались в моей голове предыдущее время, куда-то исчезли, вернее эти мысли не пропускали других.

Впрочем, когда человек три года видит одни и те же лица, когда вся его жилая площадь ограничена жестким прямоугольником койки в бараке, когда любое твое передвижение на самое ничтожное расстояние контролируется бдительным оком охранников с автоматами в руках, о чем еще можно думать. Прошлые события, которые занимали меня большую часть срока моего заключения, внезапно отошли в сторону, сделались незначительными. Передо мной растирался безбрежный океан будущего, но вот каким оно будет, я, несмотря на все свои мыслительные усилия, не представлял. В одном я был уверен: к старому пути нет, все что было в той прежней жизни, навсегда умерло. И если я хочу дышать полной грудью и чистым воздухом, надо начинать все заново. А жить мне хотелось просто зверски, желаний накопилось столько, что я даже не знал, с какого начинать их исполнение, когда я окажусь на воле.

Ночью, укрытый от всех не только одеялом, но главным образом густым покрывалом темноты, я представлял эти заманчивые картины новой жизни, из которой меня насильственно вырвали на столь длительный срок.

Но теперь, когда он подходил к концу, я собирался в полной мере компенсировать понесенные потери. Нет, больше вы ничем меня не заманите, все ваши речи — обман и мне абсолютно все равно, что вы говорите, к чему призываете, что обещаете. Я вам не верю, отныне я никому не верю это мой девиз, который я написал бы на своем фамильном гербе, будь он у меня. Мне глубоко наплевать на всех, на весь этот гнусный, как комариное облако, мир. Отныне я хочу заниматься одним: своей драгоценной персоной, удовлетворением ее желаний, всего того, чего она была лишена не по своей воле. Таковы были мои настроения и планы перед выходом на свободу.

И вот этот сверхдолгожданный миг наступил, я получил все документы, справку, что отныне я не заключенный, а равноправный гражданин своей страны, что я расплатился с ней полностью за свои действительные или мнимые грехи — и теперь могу делать все, что хочу, не давая никому отчета, не спрашивая ежеминутно разрешения. Я шагнул за границу, отделяющую царство свободу от царства рабства, и его вороты закрылись у меня за спиной. Я набрал полную грудь воздуха, сладкого, как нектар, воздуха свободной жизни.

И все же это была еще не в полной мере свобода, это было лишь предисловием к ней. Я почувствую ее по-настоящему тогда, когда вновь вернусь туда, откуда меня насильственно изгнали.

Я в последний раз взглянул на затворенные в зону двери и подумал о том, что не исключено, что точно так они выглядят и в аду. По крайней мере для меня это сравнение останется правомерным на все оставшиеся мне годы. Ну а сейчас скорее прочь отсюда, туда, где протекает совсем иная, не похожая на эту трехгодичную жизнь.

Я отправился на вокзал. На этой, затерянной на огромных таежных просторах станции, пассажирские составы останавливались неохотно и нечасто. Я купил билет, и у меня оставалось много свободного до прихода моего поезда времени. Но ожидание посадки меня совсем не тяготило, само словосочетание «свободное время» ласкало мой слух, подобно мелодии великого композитора. Я был готов сидеть в грязном заплеванном зале ожидания многие часы, ибо весь этот срок я находился на свободе.

Но просидел в зале ожидания я недолго, так как решил направиться в буфет. Его ассортимент не слишком радовал глаза своим разнообразием, но это обстоятельство меня беспокоило меньше всего. То, что я мог что-то выбрать по своему желанию, компенсировало всю скудость самого выбора.

Деньги у меня были. Поэтому я купил бутылку водки и два больших холодных куриных окорока. В палитре их расцветки было чересчур много синевы — они явно не были избалованы вниманием покупателей. Но я решил не обращать на такие мелочи внимания. По сравнению с той баландой, которой нас кормили, это почти как резина жесткое куриное мясо можно было смело воспринимать в качестве изысканного деликатеса.

Я налил полный стакан водки; впрочем, за мое освобождение можно было выпить и гораздо больше. Внезапно я поймал чей-то умоляющий взгляд. Я посмотрел прямо перед собой и увидел не то бомжа, не то просто алкоголика. Грязные брюки с рубашкой на выпуск, заросли щетины на физиономии не вызывали больших сложностей с определением его социального статуса. Как не вызывало сомнений, что больше всего на свете ему хотелось сейчас выпить. Глаза мужчины, словно прожекторы, ярко горели от захватившего его всего желания. Я бы не удивился, если бы за несколько глотков он готов был бы отдать всю свою никчемную жизнь. Но жизнь этого опустившегося человека была мне ни к чему. Поэтому я решил угостить его бескорыстно.

— Возьми у буфетчицы второй стакан, — бросил я ему.

Тот помчался к барной стойке с третьей космической скоростью. Не прошло и пяти секунд как он уже стоял рядом и смотрел на меня с надеждой и одновременно со страхом, боясь, что я передумаю или что мое предложение окажется не более чем шуткой.

— Подставляй посудину, — предложил я.

Так же стремительно он пододвинул ко мне стакан, в который я перелил из бутылки прозрачную, мерзко пахнущую жидкость.

— Ну давай, за знакомство, — сказал я. — Константин.

— Витек, — представился он.

Мы чокнулись и одновременно осушили стаканы.

— Ты оттуда? — Витек неопределенно кивнул головой, но я понял его жест: он имел в виду зону.

— Оттуда.

— Освободился?

— Освободился.

— Значит домой едешь?

— Еду.

— А откель будешь, если не секрет?

— Чего скрывать, из Москвы.

— Вот как, из самой белокаменной. — В голосе Витька послышалось нечто вроде уважения соединенное с завистью. — Далеко ж тебя занесло. За что тебя в наши края отправили?

Но на этот вопрос отвечать я не собирался, желания вспоминать прошлое не было никакого.

— Знать не хочешь говорить, — правильно понял мое молчание собутыльник. — И верно, чего говорить чужому человеку. Да еще такому, как я. — Он откровенно посмотрел на бутылку, где еще оставалось половина ее содержимого.