Смерть в Лиссабоне - Роберт Уилсон

Посвящается Джейн и моей матери

Я благодарю Майкла Биберстайна за исправление моих погрешностей в немецком и Анну Нобре де Гужман за проверку португальских реалий. Оставшиеся ошибки всецело на моей совести.

За годы работы над романом я беседовал с множеством людей, которые делились со мной — кто информацией, кто воспоминаниями и наблюдениями, кто книгами. Мне также хочется выразить особую признательность Мизетт Нильсен, Полу Моллету, Алешандре Монтейру, Натали Рейнольдс, Элвину Тейлору и Нику Рикетсу.

При написании этой книги чрезвычайно ценными оказались архивы и помощь сотрудников Бодлианской библиотеки Оксфорда, а также библиотеки при «Музеу Република и Резиштенсиа», библиотеки «Эштудуш Олизипонензеш», Национальной библиотеки в Лиссабоне.

Во время моего пребывания в Бейре особое расположение ко мне проявили Р. А. Найку, генеральный директор «Алюминия и вольфрама» в Бералте, Фернанду Паулоуру из «Журнал ду Фундау», Жозе Лопеш Нунеш и советник Франсишку Абреу из Пенамакора. Кроме того, я благодарен жителям Фундау, Пенамакора, Сабужейру, Сортельи и Барку за помощь и готовность делиться воспоминаниями, а также Мануэлу Кинташу и служащим отеля «Паласиу» в Эшториле.

И наконец, посвятив книгу жене, я тем самым лишь в малой степени отразил ее вклад в мою работу. Она неустанно обсуждала со мной структуру книги, корпела в библиотеках Оксфорда и Лиссабона, долгие месяцы поддерживала меня и ободряла, выступая умным и самоотверженным редактором. Не будь ее, работа была бы для меня вдвое тяжелее.

Спасибо всем.

* * *

Она лежала на ковре из сосновых иголок, глядя на пробивавшиеся сквозь зелень солнечные лучи и дальше, за качающиеся ветви в небо. Да, да, да… Ей вспоминалось другое время и другое место — такой же кружащий голову хвойный аромат и щекочущий смолистый запах. Под ногами поскрипывал песок, и рядом было море, и шумел прибой. Она погрузилась в давно привычное занятие — попытку забыть, изгладить из памяти собственную жизнь; особенно последние полчаса, с того момента, когда она с улыбкой обернулась на вопрос: «Не скажете ли мне, как?..» Нелегкое это дело — забыть. Лучше уж оставаться в настоящем, ощущать одни лишь сосновые иголки, колющие бедра.

Легкий ветерок холодил ноги, и она поняла, что потеряла трусы. Грудь болела в том месте, где в нее врезался лифчик. Мучила мысль: «Он вернется. Он понял, что я узнала его».

Она действительно его узнала, но откуда он и как его имя — припомнить не могла. Она перекатилась на бок и улыбнулась. Встав на колени, оперлась о сосновый ствол пальцами — ногти были изгрызены до самого мяса, под одним виднелась полоска запекшейся крови. Стряхивая сосновые иглы с прямых светлых волос, она услышала тяжелые шаги.

Беги же, шевелись! Но и в панике она не могла заставить себя двинуться с места. В панике она всегда цепенела. Воспоминание ожгло мгновенной вспышкой, и возникло видение: маленькая светловолосая девочка на лестнице; она плачет и от страха мочится в штанишки, потому что он преследует ее. Потом бросок. Удар. Так раскалывается брошенный на каменные плиты арбуз. Розовая мякоть. Светлые волосы краснеют от крови. Открытая черепная рана. Ее большие голубые глаза глядят в черную пропасть…

15 февраля 1941 года, казармы СС, Унтеден-Айхен, Берлин — Лихтерфельде.

Даже для этого времени года стемнело слишком рано. Из туч, низких и тяжелых, как цеппелины, сыпал снег; дневальных погнали в столовую затемнить окна. Не из особой необходимости — так полагалось. Хотя какой бомбардировщик поднимется в такую погоду? Они и не появлялись с самого Рождества.

В столовой СС официант в белом смокинге и черных брюках поставил тяжелый поднос перед штатским, не отрывавшим взгляда от газеты, которую не читал. Потоптавшись секунду перед столиком, официант ретировался вместе с дневальными. Снаружи снегопад укутал пригород, приглушил все звуки. Снег завалил воронки от бомб, окрасил в белое развалины и пробитые крыши домов, сгладил рытвины и разбитые колеи, превратив темень улиц в однообразную белизну.

Штатский налил себе чашку чая, вытащил из кармана портсигар и вынул оттуда папиросу, набитую черным турецким табаком. Постучав кончиком папиросы по крышке портсигара с готическим вензелем КФ, сунул ее в рот и закурил, щелкнув серебряной зажигалкой с вырезанными на ней инициалами ЭБ — маленький трофей с одного грабежа. И поднес к губам чашку.

Чай, подумал он. Интересно, куда подевался крепкий черный кофе?

Туго набитая папироса потрескивала, когда он глубоко затягивался. На его новый черный костюм упал пепел, и он смахнул его. Тяжелая ткань и безукоризненный покрой костюма, сшитого евреем-портным, напомнили ему причину, мешавшую в последнее время ощущать радость жизни. В свои тридцать два он был успешным предпринимателем, зарабатывавшим денег куда больше, чем когда-то мог и вообразить. Но сейчас возникло обстоятельство, из-за которого доходам его наверняка предстояло сократиться, — СС. Этих парней со счетов не сбросишь. Они обеспечивали его работой. Это благодаря им его завод по производству железнодорожных сцепок в Нойкёльне работал на полную мощность, и благодаря им он получил возможность заказать архитектору проект нового корпуса. Он являлся членом Общества содействия и оказывал финансовую помощь СС, что позволяло ему приглашать на пикники этих людей в черных мундирах. А те, в свою очередь, снабжали его рабочей силой для ночных смен и следили, чтобы перебоев с заказами у него не было. Конечно, это было совсем не то что считаться «другом рейхсфюрера СС», но несомненные преимущества все же давало, хотя преимущества эти, как он теперь убедился, были сопряжены и с определенными обязательствами.

Вот уже два дня он вдыхал смешанный запах вареной капусты и политуры, оставаясь в казармах в Лихтерфельде и путаясь во всех этих чинах — группенфюрерах, оберфюрерах и бригаденфюрерах. Кто они, все эти люди с черепами на мундирах? Что означают их бесчисленные вопросы? Чем заняты они в часы, свободные от пристального изучения его происхождения — его дедов и прадедов? Мы бросили вызов всему миру, но похоже, все, что их волнует, — это только твое генеалогическое древо!

Он был не единственным, были и другие предприниматели, одного из них он знал. Все они работали с металлом. Сначала он полагал, что их вызвали для проведения какого-то конкурса, но задаваемые ему вопросы не имели отношения к производству, а это означало, что ему хотят предложить нечто иное.

Помощник или адъютант — бог их знает, как они тут именуются, — вошел в кабинет и очень тщательно, плотно прикрыл за собой дверь. Резкий щелчок дверного замка и удовлетворенный кивок вошедшего почему-то раздражили Фельзена.

— Герр Фельзен, — произнес адъютант, опускаясь в кресло напротив темноволосого штатского, сидевшего понуро ссутулив широкие плечи.