Славянский Теремок - Владимир Иванович Баранчиков

Владимир Баранчиков

Славянский Теремок

Два бояна-сказателя, Буки и Веди, встретились на великом пиру в "Теремке", поднастроили свои гусельки и принялись напевать историю про Ивана-Дурака и Василису Прекрасную:

Буки: — Близь ко шляху Багряному чудны, светлы хоромы Ивановы. Все пять верст напрямки токмо пешему, а по тракту Тверскому, что с севера, вовсе восемь столбами отмеряно. Не великий тот путь красну молодцу по своёму хотенью отмахивать. Кабы лень на печи спать без продыху, Дураку на коньках бы по скользкому льду катка порасчерчивать, потешая свой дух молодеческий, днем ли жарким, иль ночью прохладною, верно — место святое, причинное, хоть парады гони на девятое. А стрельцы-то всё бают стремянные: коло башни засел под курантами Соловей и мытарит по-черному: всех бояр ломит в мзду превеликую, ну а челядь немытую прочую рожей страшной пужает и посвистом — милицейским свистком с переливами.

Веди: — Истинно ведаю: не заладилась дружба хорошая Дурака с Соловьем по понятиям, как тут Щука молодцу ни кудесила, как только рот ни открывала и что ни обещала, обманщица! Оттого не задалась у Дурака и карьера при дворе, горы златые и семейное счастие, что чудн'о по традициям по нонешним. А бывало, что Бабы прехитрые в ржавых ступах в светлицу залётают, красны девицами прикинутся после лика подтяжки и ниже что, на коленях пред ним молча падают да слова всё глаголят нескромные.

Буки: — Холостой же наш умный Иванушка, абы тайно с женой посоветовшись, лично зрить им в глаза приспособился, и решил, что неплохо по случаю часть мозгов им подкинуть в той клинике. Ну о чём бы с такой дискутировать — в перерывах топить печку надобно!

Веди: — Дурак-то в душе своей широкой мечту пречистую хранил: узреть идеал свой, Василису Прекрасную, и не разочароваться чтоб, да посудачить с ней о том, о сем, хоть и без объятий даже, хоть бы по зеркалу волшебному единожды. Уж больно красиво о ней сказочник Гугл рассказывал.

Буки: — За бугром, возле леса дремучего, жила-была Василиса Прекрасная, во стране, где погода хорошая, Несегодня она называлася. А как там очутилась Прекрасная, нам неведомо: то ль родиться в тех краях угораздидо, то ль вид на жительство отморочила. Вот мечтала себе в своём Теремке да блины вкусные мелко разжёвывала: утром — то с говядиной, то с грудкой куриною, на обед — то с грибами, то с семгою свеженькой, ну, а супом гороховым так любила себя ночью побаловать. Да что взять-то с неё было нечего: с медовухи нос кр'ивит, капризная, пребывала-то в одиночестве, в соцсетях и Тик-Токе не плавала. Но однако, их есмь раскрасавица — как ни в сказке сказать, ни на брифинге, но без спонсора обходилася, так ведь это лишь в сказке случается. Но для прессы принцесса устроилась удаленно служить в местном шухере первым замом по налу и внешности, и в миру по финансам не плакала. Лишь одного не хватало в гармонии — принца с белым конём, индо Ванюшки.

Веди: — Нет-нет, Ваней, звали не коня, Ваней звали принца, а коня неважно как звали: может, Гелик, а может и Майбах.

Буки: — Как во сне накануне приснилося, так ждала его долго и робостно. А за ней, как за всею страной Несегодняшней, сам Кощейка Бессмертный приглялывал, поучал, как всем жить препеваючи, автократией дюже испорченный. Скрепа есмь Василисы фамилия, в тех краях популярно нередкая, это я вам по секрету строжайшему, то есть тайна та зело державная, безнадежно в яичке запрятана, та, что рядом с иглой, по традиции.

Веди: — Бывало, Кощей на Обалдуе махнет неосторожно рукой в сторону холопов для приветствия или абы жестом гадость какую показать про бедную Рублевку, да ненароком и попадет себе в пах, игла тут как кольнет больно и напомнит: не болтай лишнего про Василису!

Буки: — Ну, а если вопрос заковыристый и тут правда ненужная вылезет — на Шута всё сливает по-тихому, а с того каков спрос исторический? Так и жили Дурак и Премудрая в чьих-то вновь окультуренных ценностях лет до ста при болоте комфортности, пока сам наш Иван закручинился: аль не выйти ли мне из стабильности? Кстати, дама Прекрасная в сто лет возрастом — так невеста, кому как покажется: шлифовать, как пятак, долго надобно до сиянья, до нужной кондиции. А Дурак подогрелся на каменке да собрался в тот путь преопаснейший. Знамо, трудно то было решение, ибо в графике оно не значилось. Да и графика упомянутого у Ивана не в жисть тоже не было.

Веди: — Мудро вдруг наш помыслил Иванушка:

— Совершать я рывок буду в Светлое! Отдохну в стороне забугорной, неведомой, погляжу там на разные прелести, чай, тайком с Василисой увидимся, глядь — иллюзии развею полночные.

И вперед полетел с Гусем-Лебедем, в Теремок эксклюзивного лакшери, где привольно застолие песнями, Василиса-красавица здравствует.

Буки: — Мне поведать бы вам тоже надобно: из-за козней Чертей и Кощеевых обстановка сложилась сверхпакостная, но был паспорт Ивану раскрашенный, вездеход, во все дыры пускающий.

— Разносолов попробую тамошних, — раскатал две губы путешественник. — Кухню русскую, тра-диционную. А то ясно, что нихт удовольствия, кроме разве блинов, эстетического (так Дурак про Скре'пу разглаголился).

У Великого Понта то Светлое, чуть восточней Шенгенского Сговора. Что само по себе удивительно, в море там люд честной не понтуется. Залетел Иван в номер гостиницы, к тарахтящему холодильнику, а за дверцей — пи'во в изобилии, ол инклюзив, почти что бесплатное. А вот закуся вроде как нетути, хорошо, что из дома прихвачено. Приступив зело борзо ко трапезе, пожелал Василисе хорошего, а портрету Кощея над койкою показал белый кукиш значительно. Добежали до цели те градусы… И под кайфом Дурак так расслабился, что вдруг впал в эйфорию коварную.

Веди: — Повинуясь минутной связи со Вселенной, вышел Иван на балкон, и, слегка покачиваясь, закурил толстую сигару. Белые облака на горизонте уходили куда-то вдаль, не иначе как в Африку, к Доктору Айболиту. А здесь, в райском саду, под окном, пели птицы, Дурак не удержался и исполнил "Я пью до дна…" и пару арий из "Аиды". Ему рукоплескало безумное солнце, садившееся на востоке. Луна тоже светила, кстати, очень на нашу похожая. Когда умолкли последние слова и на ближайших десяти акрах воцарилась ночная тишина, коварная