Когти Каганата - Константин Жемер

965 г. н.э. Земли Хазарского каганата, прилегающие к крепости Саркел.

Рассвет уже окрасил угол неба над Донскою переволокой, когда пред усталым гонцом завиднелись, наконец, выложенные из жёлтого кирпича крепостные стены. Облегчённо вздохнув, всадник пришпорил взмыленного коня, но тот лишь захрапел от боли, нисколько не прибавив ходу.

Грубый конский храп не позволил услышать другой, более тонкий звук – звон спущенной тетивы. По этой причине вылетевшая из кустов и тренькнувшая о хорезмский доспех стрела явилась для всадника полной неожиданностью. Человек припал к гриве коня и успел выхватить из ножен длинный прямой меч, когда вторая стрела с такой силой вошла ему в незащищённую подмышку, что снаружи осталось торчать лишь нелепое оперение.

– Келги[1]! – жалобно вскрикнул гонец, протягивая руку к крепости, будто там его могли услышать.

Где уж! В этот ранний час дозорные на стенах так крепко спят, что даже песни жаворонка над головой – и той не услышат…

Убитый тихо сполз с седла и распластался на земле, чем доставил своему измученному коню несомненную радость. По крайней мере, когда чужая рука схватила скакуна под уздцы, тот нисколько не сопротивлялся, а наоборот, вполне приветливо тряс головой и скалил в улыбке зубы.

Из кустов на битую дорогу выходили вои. Все в тяжёлом вооружении русов – кольчуги и пластины доспехов обильно смазаны маслом, чтобы не звенели в засаде. Статный суровый богатырь, тот, что поймал коня, неодобрительно бросил через плечо:

– В следующий раз, Башило, за такой выстрел изведаешь у меня говяжьей жилы[2]. А ну, как ушёл бы хазарин?! Любо, Путша не оплошал, снял вражину!

Молодой лучник Башило от таких слов поник головой, но его тут же ободряюще хлопнул по плечу другой – бывалого вида бородатый дружинник.

– Будет тебе, Гостомысл, братца моего понукать, молодой он ещё, – обратился он к богатырю. – Дай время – глядишь, и выучится делу. Себя вспомни в его-то годы.

– А чего вспоминать, – буркнул Гостомысл-богатырь, носком сапога переворачивая убитого гонца. – Не случилось у меня в младые лета ближки[3] – заступничка вроде тебя, Путша, вот Свенельд за каждый огрех по гузну и охаживал!

– Так потому тебя воеводой и поставили, что Свенельдову науку крепче всех познал! – хохотнул Путша. – А что всадника лишь со второй стрелы свалить вышло, так, может, так оно заведено, дабы нам со счёта не сбиться: тот гонец, что первым ехал, грянулся с одного выстрела, этот вон – с двух, а уж на следующего – три калёных стрелы вострить придётся…

– И то верно, – улыбнулся в ответ Гостомысл, но тут же улыбка его превратилась в оскал, поскольку слух уловил худое – кто-то из воев сказал, не подумав:

– Что-то князь наш зело долго не возвращается, как бы не побил его каган. Может, сей гонец не с тревожной вестью, а с победой к своим спешил?

– В Святослава не веришь?! – зло сузив глаза, прошипел Гостомысл. – Зачем же пошёл с ним?! Отвечай?!

На этот раз охотников защищать товарища от гнева воеводы не нашлось – мнение дружины было на стороне Гостомысла. Вои расступились, оставив перед военачальником широкоплечего, коренастого, но коротконогого детину в не по росту большой кольчуге и шеломе с бармицей[4].

– А я чего?! Я ничего! – немедленно принялся оправдываться детина. – Я за Святослава – горой! Вот ромеям[5] не верю, а князь, сдаётся, отравлен ядом речей их хитростных. Боюсь за него, ведь летами он не старше нашего Башилы вышел – как бы не обвели вокруг пальца змеи царьградские, да не подвели под хазарские мечи…

Воевода хотел что-то сказать в ответ, но осёкся – поодаль неподвижно стоял ромей.

– Помяни лихо – явится тихо, – пробурчал рядом Путша.

Ромей сделал несколько шагов навстречу и с гортанным клекотом обронил:

– Катархонт Свендослабос[6] в двадцати стадиях[7].

– Откуда ведаешь? – сощурился Гостомысл. – Колдовство?

– С сигнального кургана увидел, – презрительно усмехнулся чужак.

Тут же его известие подтвердили: напролом, через заросли, прибежал запыхавшийся гридень[8].

– Князь наш грядет! – радостно закричал он. – Кони степь давят, пыль стоит!

Ни слова не говоря, воевода с Путшей бросились на вершину кургана. Раньше там заставой стояли хазары и следили за Дон-рекой. Но дружинники Гостомысла, придя незамеченными, вырезали хазар – только сложенный, но так и не зажжённый сигнальный костёр от заставы остался.

С вершины хорошо было видно густое облако пыли над прилегающей степью. Отведя от него напряжённый взгляд, Путша уверенно сказал:

– Се Святослав – его стяг вьётся! Бит, значит, каган! Хитрее хитрого оказался ромейский совет – в крепи хазарской не ждут нас с восхода.

– И не глаголь, – зачарованно добавил воевода. – Даже не чается, столько лет каганат пил всем кровь да спины калечил, и вот теперь ему конец.

– Рано радуешься, лохаг[9]! – строго сказал неслышно подошедший ромей. – Или про «когти» забыл? Бек[10], засевший за стенами, прознай он правду, всё ваше войско «когтями» в клочья порвёт. А затем в гневе обрушится на Русь, как уже случилось с незадачливым Хельгом.[11]