Одинокая смерть - Чарлз Тодд

Северная Франция, начало июня 1920 года

Земля над могилами давно покрылась дерном, зеленевшим сейчас изумрудной травой; блестели на солнце ряды белых крестов, и, если не думать о том, что под каждым лежит погибший солдат, картина под чашей голубого французского неба была бы вполне умиротворяющей спустя четыре года после окончания той ужасной войны. Даже птицы вернулись и сновали в траве, отыскивая себе корм — семена, насекомых и червей.

Человек, наблюдавший за суетой птиц, вспоминал строчки из «Гамлета», которые когда-то, еще в школе, его потрясли и навсегда отложились в дальнем уголке памяти: «Червь не делает отличия между королем и простолюдином».

Многие тогда были зарыты торопливо, прямо на том месте, где были убиты, другие свалены в братских могилах. Разбирать мертвых для захоронения было ужасной, даже омерзительной работой. Многие из павших солдат так и не были опознаны.

Шагая сейчас вдоль рядов белых надгробий и глядя на таблички с именами, он вспоминал подробности захоронения, искромсанные тела, отдельные части тел, весь этот кошмар и думал, что, может быть, именно тогда в нем и произошли изменения? Скорее всего, нет, не это было причиной. Война стала частью его жизни, он прошел ее, выжил и все еще способен продолжать служение своей цели. Он остановился, взгляд заскользил по именам на надгробных обелисках. Сейчас его больше волновали живые, кое-кто из них заслуживал смерти. Их оставалось восемь. И он был готов.

А они?

Впрочем, его не интересовало их душевное состояние.

Он повернулся и зашагал к выходу, где его ожидало парижское такси, которое привезло его сюда. Лучи заходящего июньского солнца приятно согревали спину и плечи.

Одинокие шаги гулко отдавались в воздухе. Слышат ли они эти шаги, или после грохота войны такой пустяк их не может потревожить? Тех, кто лежит сейчас под этими плитами. Или все-таки тревожит?

Вечером его ждет поезд Кале — Дувр. Потом еще один — из Дувра в Лондон. Но он не торопился.

Сначала хороший обед, если повезет такой найти, бутылка вина и потом крепкий сон.

Такси, тронувшись с места, направилось в обратный путь. Он положил голову на спинку сиденья из потрескавшейся кожи и закрыл глаза.

Лондон, июль 1920 года

Старший инспектор Камминс появился в Скотленд-Ярде рано, в половине девятого, и прошел сразу в свой кабинет, где продолжил укладывать книги в коробки. Это был его последний день, и он хотел уйти тихо, без всякой помпы. Ранение положило конец его службе.

— Надо было раньше уйти, — сказал он вошедшему попрощаться инспектору Иену Ратлиджу. — В конце войны. Но я все откладывал, тянул, находил причину — то одну, то другую, лишь бы остаться. То надо завершить отложенное дело, то подождать до очередного рассмотрения в суде. И вот я все еще здесь, хотя давно пора быть на покое. — Он посмотрел на очередную стопку книг. — Так что жалеть не о чем.

— Я в какой-то мере чувствую себя виноватым, — начал было Иен, но Камминс оборвал его:

— Чепуха. Я знаю, что надо уходить. Работаешь и не замечаешь, что годы идут, и в пятьдесят пять считаешь, что тебе все еще тридцать, пока в один прекрасный момент не посмотришь на себя попристальнее в зеркало во время бритья.

— Сможете ли вы жить в Шотландии после лондонского шума и суеты?

— Бог мой, конечно. А если и нет, моя жена подскажет, что мне положено по этому поводу думать. — Камминс взял моток липкой ленты и начал заклеивать коробку. Закончив, сразу принялся заполнять книгами вторую. — А вы когда собираетесь жениться? Не надо надолго откладывать. Вот я стану дедушкой в следующем месяце.

Ратлидж только вежливо посмеялся в ответ.

— У вас позади славный послужной список. Нам далеко до вас.

Камминс поставил стопку книг на край стола и оглядел кабинет. Полки были почти пусты, фотографии сняты со стен. Он тяжело вздохнул и сказал задумчиво:

— Пожалуй, это правда. Я любил сыск даже больше, чем следовало. Знаете, а ведь одно дело так и осталось нераскрытым. И, говоря по правде, я к нему относился с каким-то суеверным страхом. У меня годами лежала на столе папка, и я все говорил себе, что скоро займусь им, но так и не делал этого. Когда порой сильно уставал, оно мне даже мерещилось. Что меня больше всего интриговало — был тот человек убит или его принесли в жертву. И еще: убивал ли убийца вновь?

— Жертвоприношение? — Ратлидж удивился. Это слово никак не вязалось с его представлением о старшем инспекторе.

Камминс взглянул на него немного застенчиво, как будто сам понимал неуместность своего определения.

— Это первое, что пришло мне в голову, как только я увидел убитого. Как будто его выставили специально напоказ. Предупреждение другим, если хотите. Очень похоже на жертвоприношение. Но не религиозное, то есть я не имел в виду религию, другого рода. — Он замолчал, пожал плечами и подытожил: — Был устроен странный спектакль с художественным оформлением.

— Когда это случилось?

— Вы еще здесь не появились. Канун летнего солнцестояния, июнь 1905 года.

Камминс подошел к окну, в этот момент солнечный луч вырвался из облаков, и сразу серые тротуары засверкали.

— Примерно пятнадцать человек явились в Стонхендж, одетые друидами. В простых холщовых рубахах, плетеных сандалиях, в руках ветви дуба. Сомневаюсь, что они разбирались в древней религии друидов, но они пришли встретить восход и спеть гимн солнцу, почувствовать экстаз, ну, всякая такая ерунда. Так вот, они появились у камней, пели, водили хороводы, пили домашний мед, куда был добавлен ром, как позже стало нам известно, и ждали восхода.

Камминс смотрел в окно, но перед его мысленным взором возникали картины прошлого, он пытался их забыть, но, как видно, ему никогда уже от них не избавиться, так глубоко они въелись в его сознание.

Иен стоял и терпеливо ждал продолжения, стараясь не слушать шепот Хэмиша где-то в глубине мозга.

Камминс продолжил, неохотно, как будто против своей воли:

— Они просто разыгрывали спектакль, который сами не понимали. Но думаю, это никому не приносило вреда. Солнце стало всходить. Потом одна из женщин, присутствовавших там, говорила, что это было великолепное зрелище. С ее слов, темное небо на горизонте сначала стало опаловым, потом розовым, золотистым и, наконец, приобрело цвет расплавленного золота. И вот край солнца появился на востоке. А потом случилось невероятное, фантастическое — столб света ударил сквозь темноту и коснулся ее лица. Она говорила, что ощущала его тепло. Все было так, как рассказывал им школьный учитель. Он был как раз тем человеком, кто уговорил их на эту глупость. Но и он был поражен. — Потеряв нить рассказа, Камминс повернулся к Ратлиджу: — Так вот о чем я? О да. Эта молодая женщина, ее имя было Сара Хэрмон, она не отрываясь смотрела на камень для жертвоприношений. Так назвал его школьный учитель. Этот камень находится в отдалении, на восточной стороне. Вы знаете, наверно.