Текила-любовь - Дарья Лаврова

Диме Васильеву снилось, как прошлой осенью он ночевал у Катьки, как они лежали, накрывшись одеялом, а её мама каждый час заглядывала в комнату. Зря волновалась. Дети болтали всю ночь и заснули только под утро. На следующий день в телефонной книге мобильника переименовал он её в «mi сorazon», что по-испански значит «моё сердце».

А под утро приснилось раннее детство. Солнечный мир, шум и ласка моря, белые пески с дюнами, золотой блеск мелких ракушек. Ему четыре года. Родители впервые вывезли его на море в Анапу. Как говорят – оздоровить ребёнка. Несмотря на то что Николай Михайлович, отец Димки, работал тогда педиатром, ребёнок простывал каждый месяц и всё время хлюпал носом.

Из сотен малолетних ровесников, отдыхавших тем летом на Чёрном море, он столкнулся именно с ней, в прямом смысле – лоб в лоб. Последствия – смачные шишки и ободранные коленки. Марина, мать Димки, изумлялась. Что мог найти её мальчик с мягкими, как пух, белыми волосиками до плеч в той страшненькой девочке с кривыми и тощими ногами?

Маленькую и худую, с тонкими выгоревшими косичками и широкой улыбкой без переднего зуба девочку – матери было жалко такую отчаянно некрасивую, дочерна загорелую, а он хватал её за руку и тащил в кусты целоваться.

Очень редко во сне всплывал её бесплотный, почти забытый образ – пляж, горячий воздух, девочка с надувным кругом, две косички и худые ноги. Чувство безвозвратно потерянного и светлого – вроде тоски по давно ушедшему детству, с ободранными коленками, ссадинами, подбитыми носами и отдыхом на Чёрном море. Он не помнил, как её зовут, но было приятно думать: а вдруг? Вдруг это была она, его Катюха. Диме казалось, что это имя было очень к лицу той девчонке с белого пляжа.

Васильев проснулся. Половина девятого. Включил мобильник и посмотрел на число. Вспомнил, что два часа назад должен был быть на вокзале. Обещал ведь встретить… Стоило подумать о ней, как голову тут же скрутила дикая боль, а на мобилу поступил первый входящий вызов.

– Бли-и-ин, – хрипло прошептал он, сбрасывая звонок. Тянуть нельзя. Ещё неделю назад даже в самом страшном ночном кошмаре он не мог представить, что придётся писать ей такую смс! Представилась она: маленькая и замёрзшая, на пустом холодном перроне. Наверняка опять без шапки, с голым животом и в дурацкой лёгкой куртке чуть ниже груди. Она будет искать его, звонить… уже звонит, а потом, так и не дождавшись, поедет домой одна.

За невыносимо долгие семь дней, что тянулись не хуже старой мятной жвачки, его тайный мир, в который он пустил её месяц назад, перевернулся. Если Дима чего и боялся в этой жизни, так это вот таких внезапных превращений. Белое стало чёрным, реальность – сном, а любовь, в которую он и так слабо верил, обернулась болью и сожалениями, не считая разбитой отцовской машины, лёгкого сотрясения мозга и сотни синяков по всему телу. Он мог бы представить и худшее, да фантазии не хватило, ведь кошмаром оказались именно те пять зимних недель нового года, пролетевших как один день.

В шесть вечера Анька приехала в общагу, а спустя полчаса уже стояла в дверях комнаты Васильева и по привычке оценивала его очередную одноразовую подружку. Васильев неисправим – вечно тащит под одеяло всё, что движется! Анька иронично называла их «прелестницами», а Васильев дулся на неё за это – слово, видите ли, не нравилось. А спроси она его сейчас, как зовут эту самую прелестницу, чьи идеально гладкие пятки торчали из-под одеяла минуту назад, Димка совершенно точно перепутал бы имя.

Аньке было смешно, а ещё – очень лестно и приятно: увидев её после летних каникул, заспанный Димка в темпе выпроводил свою подружку и, быстро одевшись, решил составить ей компанию за ужином.

Каждый вечер Анька Остроумова ужинала в небольшой арабской забегаловке «Симбад» напротив девятого блока общежития, где обитала большая часть сильной половины инженерного факультета. В кафе мало народу, уютно и вкусно кормят. Ей нравилось уходить сюда от своих шумных соседок, в одиночку ужинать и читать что-нибудь интересное. Например, Кастанеду. Иногда приходил Димка; они ели шаурму, пили вино, курили вишнёвый кальян и долго болтали. Иногда Анька в шутку начинала капать ему на мозги и намекать на то, что пора бы уже найти Васильеву постоянную девушку и перестать наконец портить пачками хорошеньких студенток.

– А ты не думаешь, Васич, что очень скоро тебе не захочется тащить в постель каждую смазливую девчонку? – хитро улыбнувшись, спросила Анька.

– Это почему это? – возмутился он.

– Я раскинула карты, пока тебя не было, а они у меня никогда не врут.

– Опять твои штучки, Остроумова! – смеялся Димка. – Завязывай с этим! И что же они тебе про меня сказали?

– Ты выпадаешь у меня, как «Шут», или «Дурак».

– Я тебя тоже люблю.

– А что делать? – иронично отозвалась Анька. – На короля, или императора, ты не тянешь по возрасту, хотя потенциал есть. Ты неразборчив в связях и неспособен пока на длительные привязанности. Но это скорее плохо не для тебя, а для твоих девушек, которые рассчитывают на что-то серьёзное. Ты любишь свободу и постоянно меняешь девчонок, не считаешь это проблемой – и, в общем-то, это правильно.

– Ну? А дальше?

– Вокруг тебя очень много девушек, и среди них есть она.

– Кто?

– Откуда я знаю. Твои девчонки, тебе виднее, – серьёзно ответила Анька, закрывая книгу. – Ты стоишь на пороге нового светлого чувства, а больше я тебе, Васич, ничего не скажу. Всё равно ты издеваешься и не веришь!

Время подходило к семи, и в «Симбад» медленно подтягивались группки иностранных студентов. Они громко смеялись, переговаривались на родном языке и бесстыдно разглядывали русских студенток, проходивших мимо. Димке позвонили.

– Тебе не поздно?.. Как придёшь, перезвони мне, я встречу, – заботливым тоном говорил Димка в трубку.

Анька смеялась: ну и мастер же Васильев лапшу на уши вешать! Какие мы заботливые, однако, бываем…

– Очередная невинная жертва? С какого курса?

– С первого.

– Уже? – изумилась Анька. – Не прошло и недели. Как зовут-то?

Димка призадумался, глядя в полупустую пивную кружку.

– Всё понятно.

– Послезавтра мы выступаем в «Мюнхгаузене». Приходи и подруг с собой приводи, – говорил Димка, допивая остатки пива. – В десять.

– Не больше двух, – улыбнулась Анька и встала из-за стола.

– Заскочи ко мне завтра вечером. Я буду хвастаться творческими успехами.

– Ещё одна голая прелестница?

– А чего же так мало, Остроумова? Обижаешь. Как минимум три, – ухмыльнулся он. – За последний месяц. Ну, до завтра, рыжая.

Анька допивала пиво и, хитро улыбаясь, смотрела вслед уходящему Васильеву. Димка, конечно, не верил во все эти гадания, но всё равно Анька знала, что весь вечер его непослушные мысли будут снова и снова возвращаться к этому разговору. Он будет возмущаться про себя, а может быть, и вслух: будет говорить, что всё это девчачьи заморочки и дурацкие картонки с замысловатыми рисунками не могут решать его судьбу.