Рождённая во тьме - Ксения Изотова

Было время… А, впрочем тогда ещё не существовало и самого понятия времени, и часы не постукивали предательски, отмечая неумолимый ход жизни. Небо тогда было бесконечно высоким и безбрежным, как воды океанов, а звезды мерцали мягче и вместе с тем гораздо ярче, чем сейчас, и мириады этих крошечных точек освещали небосклон с такой силой, что ночь была ничуть не темнее, чем день. Деревья тогда возвышались прямо и гордо, как мачты неведомых кораблей, слегка покачиваясь от упругих порывов ветра. Солнце ослепительным диском увенчивало горизонт и цветы тянули к нему свои яркие головки.

Земля тогда казалась раем — идиллический сад, куда не ступала ещё нога человека. Птицы пели в ветвях кустарников, и серебристые рыбки быстро скользили, создавая рябь на глади озер и прудов, но ни один человек не мог войти в этот полный беспечного покоя мир. Но мир, тот самый мир, который ныне так хорошо известен каждому, тот мир, который позже нарекут Тарриной — землей жизни, не был совсем уж пуст. Одна пара глаз — и каких глаз! — пристально следила за его благополучием, одна пара сильных, но нежных рук заботилась о нем. Ибо у мира этого, пока ещё безымянного, была хранительница, и имя ей было Дану. Великая Богиня-мать, вечно рождающая жизнь в своем трепетном изобилии взирала на свои владения и радостная улыбка играла на её губах. Волосы Дану отливали золотом, как спелые колосья пшеницы, изумрудные глаза таили в себе несчитанное множество тайн. На щеках богини играл легкий румянец, и сладостными переливами звучал её смех. Но вот, словно тёмная туча закрывает солнце, печаль набежала на лик богини. Кто знает, как давно это было, ведь время ещё не имело тогда никакого значения. Сколько раз перевернулись песочные часы вечности к тому моменту, когда прекрасная Дану осознала своё одиночество? Никому это не ведомо, но легенды седой древности говорят об этом так:

Я встала с широкого каменного парапета и заглянула вниз, в бездну. Западная башня Скъялл была не самой высокой, но всё равно оставалась моей любимой. С неё открывался вид на море, вечно бушующее, неспокойное, тревожное. Шум моря здесь был так силён, что звучал и звучал нескончаемым потоком, так что я не слышала ничего, кроме него. Даже крики чаек доносились издалека, словно через плотную пелену. Сколько себя помню, я всегда любила приходить именно сюда, поднималась по полуразрушенной лестнице и сидела, любуясь на белые буруны в минуты относительного покоя и на огромные бурные валы в шторм. Штормы в этой части света случались часто, и порой волны поднимались на высоту десятков метров, заливая подножие башен. К счастью, сама тюрьма стояла на высоком скалистом мысу, который, хотя и глубоко вдавался в море, всё же защищал от буйства стихий. Глубоко вдохнув воздух, пахнущий влагой и солью, я подставила лицо солнцу. Солнце было редким гостем на этих широтах — как-никак самый север материка, поэтому моя кожа всегда была очень бледной, даже с каким-то намеком на синеву. Впрочем, такой была кожа всех узников Скьялл. Следует сказать, что я-то как раз узником не была, но невольно разделяла их судьбу.

Моя мать, Лисана, попала в Скьялл уже будучи беременной. Если бы она сообщила об этом, над ней наверняка бы сжалились и отправили бы в другое, не столь безнадёжное место. Но, из гордости ли, или будучи уже подвергнутой начаткам безумия, которое развилось в ней, она умолчала о своём положении и оказалась здесь. Когда ужасная правда всплыла наружу (а точнее, когда растущий живот стало уже невозможно скрывать) было уже поздно. В Вечной Тюрьме не так уже много правил, но одно из них нерушимо — тот, кто попал сюда, уже никогда не выйдет. Разумеется, правило не распространялось на охрану и прислугу, но у них были специальные амулеты, позволяющие как бы не совсем присутствовать здесь. Я сама толком не разобралась в этом, но кажется магистрам удалось сделать так, чтобы часть ауры оставалась снаружи стен тюрьмы. Таким образом, люди получали возможность входить и выходить, но для этого было нужно, чтобы при первом входе на их шее висел специальный амулет. У меня, как нетрудно догадаться, такого амулета не было — ведь я не вошла в Скьялл, а появилась, точнее, родилась, уже здесь. Такой возможности Великие Магистры не предусмотрели, и я оказалась навеки запертой в Скьялл — не совсем пленница, но и не свободный человек. Поначалу меня это не слишком расстраивало, ведь у меня было всё, что нужно любому ребёнку — любовь и забота матери, еда и спокойная атмосфера. Здесь было не принято притеснять или оскорблять узников, ведь им не суждено было выйти наружу. Поэтому за исключением возможности покинуть Скьялл, у нас было всё, что только может понадобиться. А я, ко всему прочему, абсолютно спокойно могла разгуливать по всему замку — силовые решётки, рассчитанные на узников, пропускали меня безо всякого вреда. Я была как бы неучтённым элементом системы, и в целом мне жилось весьма неплохо. Всё начало меняться после того, как мне исполнилось шесть лет. Лисана всегда была немного странной, но тут я начала замечать, что эти странности становятся все ощутимее, пока, наконец, она не обезумела вовсе. Она перестала узнавать меня, перестала реагировать на происходящее вокруг. Целыми днями мать сидела неподвижно и лишь шевелила губами, едва слышно шепча слова на неизвестном мне языке. Впрочем, я догадывалась, что это за язык, потому что именно оттуда было взято моё имя — Леанисса. Ещё когда я была маленькой, мама говорила, что это древнее и прекрасное имя, прекрасное, как моя малютка, добавляла она потом ласково.