Примархи - Грэм Макнилл

Это легендарное время.

Галактика в огне. Грандиозные замыслы Императора о будущем человечества рухнули. Его возлюбленный сын Хорус отвернулся от отцовского света и обратился к Хаосу. Армии могучих и грозных космических десантников Императора схлестнулись в безжалостной братоубийственной войне. Некогда эти непобедимые воины как братья сражались плечом к плечу во имя покорения Галактики и приведения человечества к свету Императора. Ныне их раздирает вражда. Одни остались верны Императору, другие же присоединились к Воителю. Величайшие из космических десантников, командиры многотысячных легионов — примархи. Величественные сверхчеловеческие существа, они — венец генной инженерии Императора. И теперь, когда они сошлись в бою, никому не известно, кто станет победителем. Миры полыхают. На Исстваане V предательским ударом Хорус практически уничтожил три верных Императору легиона. Так начался конфликт, ввергнувший человечество в пламя гражданской войны. На смену чести и благородству пришли измена и коварство. В тенях поджидают убийцы. Собираются армии. Каждому предстоит принять чью-либо сторону или же сгинуть навек.

Хорус создает армаду, и цель его — сама Терра. Император ожидает возвращения блудного сына. Но его настоящий враг — Хаос, изначальная сила, которая жаждет подчинить человечество своим изменчивым прихотям. Крикам невинных и мольбам праведных вторит жестокий смех Темных Богов. Если Император проиграет войну, человечеству уготованы страдания и вечное проклятие.

Эпоха разума и прогресса миновала.

Наступила Эпоха Тьмы.

ТРЕТИЙ ЛЕГИОН, ДЕТИ ИМПЕРАТОРА

Фулгрим, примарх

Люций, капитан

Эйдолон, лорд-командор

Юлий Каэсорон — первый капитан

Марий Вайросеан — капитан какофонистов

Крисандр — капитан Девятой роты

Калим — капитан Семнадцатой роты

Руэн — капитан Двадцать первой роты

Даймон — капитан

Абранкс — капитан

Гелитон — капитан

Фабий — главный апотекарий

Он не спал — он никогда не спал — но тем не менее видел сон. Это не могло быть ничем иным. Доступ в «Ла Фениче» был запрещен, а у Люция хватало благоразумия не нарушать распоряжений своего примарха. Даже до их прозрения подобная вольность граничила с безрассудным риском. Сейчас любое неповиновение повлекло бы за собой смертный приговор.

Да, это почти наверняка сон.

По крайней мере, он на это надеялся.

Люций был один, а одиночества он не любил. Этот воин жаждал восхищения окружающих, но в этом месте не было никаких поклонников, кроме мертвецов. Тысячи трупов лежали вокруг, словно выпотрошенные рыбы, исковерканные смертью, и на каждом лице застыло выражение жестокой боли, вызванной ранами и осквернением.

Они погибли в мучениях, но с восторгом принимали каждое прикосновение клинка или когтистой лапы, вырывавшей глаза и языки. Это был театр мертвых, но место, где он оказался, не вызвало у Люция неприятного чувства. «Ла Фениче» казался покинутым. Театр был темен и пуст, словно мавзолей в самую глухую ночную пору. Когда-то на сцене под высокими сводами перед зрителями дефилировала жизнь, прославляющая восхитительное разнообразие, восхваляющая своих героев и насмехающаяся над нелепостями, теперь театр являл собой окровавленное отражение давно прошедших времен.

Знаменитая фреска Серены д'Анжело на потолке едва просматривалась, ее экстравагантные картины древних пиров скрылись под слоем копоти и сажи. Здесь бушевало пламя, и запах сгоревшего жира и волос еще висел в воздухе, но Люций был настолько рассеян, что едва обратил на него внимание.

А вот отсутствие оружия он ощущал очень остро. Фехтовальщику, лишенному меча, казалось, будто у него неполноценные конечности. Не было на нем и доспехов, хотя его пышно расписанная боевая броня уже была перекрашена в более приятные глазу цвета — неброские оттенки и сдержанный орнамент должны были подчеркивать мастерство обладателя и его высокое положение.

Он чувствовал себя почти нагим, насколько может быть нагим воин.

Он не должен был здесь находиться и поэтому искал выход.

Двери заперли и опечатали снаружи. Это произошло после того, как примарх в последний раз посетил «Ла Фениче», когда закончилась битва против Ферруса Мануса и его союзников. Фулгрим приказал навеки опечатать двери театра, и никто из Детей Императора не осмелился ему перечить. Так почему же мастер меча рискнул сюда заглянуть, хотя бы даже во сне?

Люций не понимал этого, но ему казалось, что его направили в это место, как будто чей-то неслышимый, но настойчивый голос привел его сюда. Этот голос призывал его уже несколько недель, и лишь сейчас окреп настолько, что обратил на себя внимание.

Но, если он был призван, где же тот, кто его звал?

Люций двинулся вглубь помещения. Он не переставал искать выход, но в то же время не без интереса смотрел, во что превратилась остальная часть «Ла Фениче». В рампе, на краю оркестровой ямы, замерцали два огонька, их слабое сияние отразило стоящее в центре сцены зеркало в золоченой раме. До этого момента Люций не замечал зеркала, и теперь позволил сновидению подвести себя ближе. Он обогнул оркестровую яму, где сотканные из обрывков плоти и темного света существа развлекались с внутренностями музыкантов. Лоскуты кожи, оторванные головы и руки до сих пор цеплялись за немногие уцелевшие инструменты, словно в яме собрался жуткий ансамбль проклятых исполнителей. Люций ловким прыжком взобрался на сцену. Он был фехтовальщиком, а не мясником, и это подтверждалось его телосложением — широкими плечами, узкими бедрами и длинными руками. Зеркало манило его к себе, словно из серебристой глубины к его груди протянулся крепкий невидимый шнур.

«Я люблю зеркала, — услышал он когда-то давно от Фулгрима. — Они позволяют постичь внутреннюю сущность вещей».

Но Люций не желал ничего постигать. Его совершенство было нарушено предательским ударом кулака Локена, а Люций продолжил начатое собственным лезвием. Тот вопль до сих пор звучал в его голове, стоило только хорошенько прислушаться.

А может, это кричал кто-то другой? Теперь уже трудно было это понять.

Люций не собирался смотреться в зеркало, тем не менее с каждой секундой он подходил к нему все ближе и ближе.

Что может он увидеть в стекле в своем сне?

Самого себя или, что гораздо хуже, истину…

Оно отражало пятно света, источник которого Люций увидеть не мог. Это казалось ему странным, пока он не вспомнил, что видит сон, где нельзя полагаться на логику и невозможно верить всему увиденному.