Книжный магазин у реки - Фрида Шибек

В первые несколько благословенных секунд Мартиник успела подумать, как порадуется Сара красивой обложке нового издания «Миссис Дэллоуэй», но потом ее настигла жестокая реальность. Мартиник бережно погладила кончиками пальцев мягкий переплет и прижала книжку к груди.

Около месяца назад ее подруга ушла из жизни, а Мартиник по-прежнему ловила себя на том, что думает о Саре так, словно ничего не случилось. Каждый раз, когда, проходя мимо пекарни, Мартиник видела пышные булочки с клюквой, которые так любила Сара, ей хотелось купить их для нее, и лишь спустя несколько мгновений по нервным клеткам пробегал импульс, и Мартиник вспоминала, что произошло.

Расстроенная, она опустилась на один из стульев, стоявших за огромным дубовым прилавком книжного магазина. Ее муж, Пол, пытался ее успокоить, говоря, что такие состояния совершенно естественны. Просто сознанию требуется время, чтобы принять потерю близкого человека, но, несмотря на объяснения заботливого мужа, Мартиник по-прежнему приходила в отчаяние.

Она подобрала забытую кем-то газету и стала обмахивать ею лицо. В духоте позднего лета Мартиник ощущала себя не свежее насухо отжатой кухонной тряпки. Дочь Анджела полночи не давала ей спать, врубив громкую музыку, а потом пришлось встать раньше обычного, чтобы отвезти в школу троих племянников, потому что у Марсии был урок тенниса, который ни в коем случае нельзя было пропустить.

Мартиник провела рукой по лбу и помассировала виски. Кто вообще назначает урок в восемь часов утра?

Заправив за ухо прядь волос, она вздохнула. Пол считал, что жена слишком добра к Марсии. Он боялся, что Мартиник загонит себя, но та не могла отказать сестре в помощи. Марсия тяжело переживала развод с Ричардом, и уроки тенниса, как и благотворительные мероприятия, были необходимы ей, чтобы не терять почву под ногами. К тому же, поскольку бывший супруг изменил Марсии с девушкой, присматривавшей за их детьми, Марсия боялась снова доверить сыновей заботам чужого человека. Собственно, доверяла она теперь только сестре.

Мартиник покосилась в сторону крупного норвежского лесного кота – он лежал на своем любимом месте, у стеллажа темного дерева с научно-популярной литературой от «А» до «К», и вылизывал густую серебристую шерсть. Больше всего Мартиник хотелось домой – откупорить бутылку вина и уснуть перед телевизором, но она обещала забрать Спенсера с тренировки по крикету, чтобы Марсии не пришлось тащить с собой Стерлинга и Эдиссона в спортивный центр. Пол в своей обычной манере удивился, почему Марсия просто не отправит за старшим сыном лимузин с водителем. С учетом всех миллионов, полученных в результате развода, это было бы куда проще, чем просить сестру пересечь пол-Лондона в самый разгар пробок, но Мартиник и в голову бы не пришло предложить такое. Ей всегда было сложно сказать Марсии «нет», а сейчас, когда Мартиник к тому же жалела сестру, отказать ей казалось невозможно в принципе. Однако ради покоя в доме она старалась скрывать от Пола истинные масштабы своей помощи сестре.

– Сперва, – ласково сказала Мартиник, – мне надо изловчиться и посадить этого котяру в машину.

Заметив, что она смотрит на него, Теннисон вытянулся и замурлыкал. Он жил на Риверсайд Драйв с тех пор, как пару лет назад Мартиник нечаянно впустила его, когда он мяукал под дверью. Мокрый и всклокоченный, он промчался мимо нее и спрятался под книжным стеллажом, где отсиживался несколько часов, пока Сара не выманила его тарелкой салаки, купленной у продавца рыбы на рынке Боро поблизости.

Поскольку Теннисон был явно породистым и к тому же в ошейнике, они не сомневались, что в скором времени за ним кто-нибудь придет, но, хотя лавку закрыли в этот вечер позже обычного, никто так и не явился. На следующее утро Сара обзвонила всех окрестных ветеринаров, связалась с полицией и расклеила объявления, но безрезультатно. Однако это оказалось даже к лучшему, потому что Теннисон быстро пришелся ко двору и вскоре никто уже не мог представить себе «Риверсайд» без упитанного кота, растянувшегося между стеллажами с книгами.

Мартиник подошла к Теннисону и опустилась на корточки так, что бусы радужной расцветки зазвенели у нее на шее. Пока он оставался в книжной лавке, он был милейшим на свете котом, но сейчас, когда Сара уже больше не жила здесь, Мартиник чувствовала, что вечерами его необходимо забирать с собой.

– Ну, давай, котик, – мягко проговорила она. – Пора ехать домой.

Глаза Теннисона сузились, и он бросил возмущенный взгляд, будто в точности понял, что она сказала, и хотел ответить: «Эй, дамочка, этот таунхаус, в который ты таскаешь меня за собой каждый вечер, на самом деле вовсе не мой дом. Я живу здесь».

Мартиник вздохнула. Каждый божий день он заводит одну и ту же песню. Приходится долго возиться, чтобы посадить его в маленькую кошачью переноску, а потом всю дорогу до дома выслушивать в автомобиле тихое жалобное мяуканье.

Аккуратно протянув руку, она почесала кота за большими ушами с кисточками на концах. Бедняга, похоже, тоже еще как следует не понял, что произошло. Хотя прошло уже несколько недель, он по-прежнему норовил проскользнуть к квартире Сары, расположенной этажом выше, пролезал через кошачий лаз, садился у двери в спальню и издавал жалостливые звуки, как будто его хозяйка просто заперлась ненадолго и в любой момент может снова выйти.

Мартиник с трудом поднялась. После суеты рабочего дня тело болело, она чувствовала, как ноют шея и плечи. Работа теперь занимала почти все время.

Приложив руку к плечу, которое болело больше, второй рукой она положила папку с заказами в кассу. Мартиник никогда никому не признается в этом, но на самом деле она изредка немного сердилась на Сару за то, что та умерла столь внезапно. Если бы подруга рассказала, насколько серьезно больна, у них, по крайней мере, было бы больше времени, чтобы примириться с неизбежным, но вместо этого она до последнего скрывала свой диагноз. Никто из окружения не догадывался, как плохо она себя чувствовала.

Лишь потом, получив письмо, Мартиник поняла: Сара изначально знала, что обречена, но со свойственным ей упорством никому ничего не говорила. В письме она объясняла причины. Ей не хотелось, чтобы болезнь омрачала последний период ее жизни. Все должно было идти как обычно. Но в результате никто из друзей не оказался готов к ее уходу.

Мартиник пронзила дрожь при воспоминании о телефонном звонке, раздавшемся ранним утром во время отпуска. Она испытала настолько глубокий шок, что не могла самостоятельно одеться. Полу пришлось натянуть на нее платье, причесать волосы и отвезти в больницу.

Мартиник глубоко ранило то, что Сара не дала ей больше времени на прощание. Было как-то недостойно расставаться в холодной больничной палате, где бледная, с трудом узнаваемая подруга лежала под капельницами и с трубками в носу, хотя и эти последние двое суток, проведенные вместе, значили для Мартиник очень много.