Молитва Иванова - Орина Ивановна Картаева

Орина Картаева

Молитва Иванова

Иванов проснулся, как всегда, задолго до сигнала будильника. Полежал, шевеля пальцами ног, потягиваясь и зевая. Очень не хотелось вылезать из-под одеяла. По потолку пробежал жиденький свет фар и опять стало темно. Придумать, что ли, болячку себе какую, с тоской подумал он. Что-нибудь такое, на денек-другой, не больше.

Он прислушался к себе. Ну, суставы поднывают. Это возраст уже, наверно. Брюхо не болит, урчит только, поесть надо. Покашлял внимательно. Нет, здоров без докторов. Ладно, вставать надо. Нехотя вытянул руку из-под одеяла, включил свет. Почесываясь, нашарил босыми ногами тапки. Крякнув, встал и натянул халат.

Посмотрел на пустую клетку с поилкой, кормушкой, зеркальцем и крохотным колокольчиком на стенке маленького домика. Ничего, сказал он себе, куплю когда-нибудь парочку животин. Элитных, с длинной шерсткой на голове. Будет детям развлечение. Будущим детям, добавил угрюмо и, щелкнув по клетке пальцем, вздохнул. Колокольчик отозвался нежным звоном.

Шаркая, Иванов прошел в кухню, открыл холодильник и уставился в его нутро. Закрыл. Поставил на конфорку чайник, достал и открыл пакеты с готовыми завтраками, выложил их на тарелки и сунул тарелки в микроволновку. Поплелся в ванную, умылся, зубы почистил кое-как, больше для порядка.

Когда вышел из ванны, обнаружил, что отец уже сидит за столом.

— Опять опаздываешь, — невнятно сказал отец. Дикция после инсульта у него так себе была, но бодрости духа отец не утратил.

— Ничего, успею, — ответил Иванов.

— И бурдой опять отца поишь, нет бы хорошего кофе купить.

— Папа, нельзя вам. А цикорий для печени полезный, — сдерживаясь, ответил Иванов.

— Ты за мою печень не беспокойся, — сварливо прошамкал отец, — экономишь на мне.

Иванов хотел ответить, мол, печень у вас папа, что надо, с этим не поспоришь. Но примирительно ответил:

— С аванса хороший кофе куплю.

— С аваааанса, — протянул отец, — какие там у тебя авансы… На пенсию мою живем.

Иванов промолчал, играя желваками. Сдержался.

— Куда деньги тратишь, я спрашиваю, если семьи нет? Ладно бы на детей тратил, так нет же у тебя детей. И не будет, — поджал губы отец. Мимика у него восстанавливается, отметил про себя Иванов. Это хорошо.

— Будут, не переживайте.

— Да где там… На тебя и не смотрит никто. Приличной девушке зачем такой.

— Ну, на вас же мама посмотрела, — скривившись, выдал Иванов и, прикусив язык, чертыхнулся про себя.

— Ах ты! Да я! Да ты… — закудахтал отец, — Нашел с кем равняться!

— Папа, пожалуйста, успокойтесь — через зубы прошипел Иванов, стиснув в руке чашку. Горячая чашка обжигала руку, но боль отвлекала, помогала сдерживаться.

— Что «папа»? Я в твои годы уже четверых поднимал, на ноги ставил, я четырежды папа, а ты… Онанист сопливый! — каркнул отец.

И тут Иванов взорвался. Грохнул кулаком по столу. Подпрыгнули на столе чашки, тарелки, и отец подпрыгнул на стуле.

— Ох! В глазах потемнело что-то… — притворно застонал отец, кося на Иванова покрасневшим слезящимся глазом, прикрыв лицо растопыренной пятерней.

— Простите, папа, я случайно, — пробормотал Иванов.

— А то я не видел. Конечно, случайно, — со старческой слезой сказал отец.

— Простите. Я вытру сейчас.

— Аппетит пропал… Выведи меня на балкон. А то сам не дойду, упаду.

— Сейчас, — кивнул Иванов, шуруя тряпкой по столу, вытирая разлившийся цикорий.

И подумал про себя: а кто вас обратно с балкона в комнату поведет, когда я на работу уйду? Врете, папа, сами дойдете. Неделю назад вон за шкаликом на антресоль залезли. Ничего, справились, не упали со стремянки. И со шкаликом справились, открыли. Левая рука еще плохо слушается, так вы одной правой и зубами обошлись… Черт, сдерживаться надо, больной ведь он, старый.

Устроив отца на балконе в кресле-качалке, подоткнул его со всех сторон пледом и аккуратно закрыл дверь. Проверил, легко ли открывается, не дай бог захлопнется, заперев отца на балконе. Дверь открывалась и закрывалась легко.

Иванов позавтракал, не чувствуя вкуса, как сено пожевал. Оделся, посмотрел на себя в зеркало и, тяжело вздохнув, вышел из квартиры.

Машину он прогрел заранее, но в салоне все равно было зябко. Посидел немного, подождал, пока муть на стекле истает, лобовуха прогреется. Поискал какую-нибудь волну на радио, чтобы не сильно раздражала идиотски-радостной болтовней и бодрыми песенками, не нашел, выключил. Глянув на часы, тронулся, включил автопилот и, вырулив на трассу, незряче стал смотреть вперед. Тридцать минут до работы, чтоб ее… Может, поближе к дому что найти? Найдешь, как же. Ждут тебя, не дождутся. Возрастной ценз, чтоб его.

Ничего не радовало, ничегошеньки. Серое, низкое небо. Тучи еще немного — и лягут холодными тяжелыми тушами на трассу. Чахлые, свалявшиеся в войлок кустики по обочинам, серые в сумерках, сливались на скорости в грязную ленту. В городе тоже ничего глаз не радует. Сыро, тускло, каменно, тяжко как-то все. Неужели и правда — возраст? Я ведь еще не старый. Вроде бы.

На светофоре рядом с ним остановилась новенькая, намытая до блеска легковушка. Иванов посмотрел и приосанился. Ничего так дамочка. Очень даже.

Он поправил зачем-то галстук и сделал добродушно-снисходительное лицо. Хотел улыбнуться симпатичной даме и, чем черт не шутит, может, обменяться контактами, но дамочка, глянув на него, как на пустое место, рванула вперед, едва дождавшись разрешающего сигнала светофора, да еще и нагло, по-хамски, подрезала Иванова. Он сдулся, поник и выкинул дамочку из головы. Неприятно, конечно, когда вот так, но не первый раз, скажем прямо. И, наверно, не последний.

А так хочется чуда. Вот правда, чудесного чего-нибудь хочется, если уж не Чуда. Изо дня в день одно и то же, одно и то же. Один день от другого только блюдами на завтрак и ужин отличаются, да и то не всегда — папа привередлив стал в еде, приходится идти на уступки. Я даже фильмы одни и те же пересматриваю, и книги все больше не читаю, а перечитываю. Новое не идет почему-то. Не радует.

На работу, как ни странно, сегодня не опоздал, повезло быстро найти место для парковки. Зашел в кабинет, буркнул