Мы пришли с миром... - Виталий Забирко

Утро выдалось солнечным и настолько морозным, что в воздухе витали блестки замерзшего пара. Иней превратил деревья сквера в хрустальную чащу из зимней сказки, и на ее фоне картины местных художников, выставленные на продажу, выглядели образцами дремучего примитивизма. Фактически так оно и было.

Художники, одетые, как на зимнюю рыбалку, в полушубки и тулупы, переминались с ноги на ногу и сумрачно поглядывали вдоль аллеи. Кто курил, кто, греясь, попивал чай из термоса. О покупателях не стоило и мечтать — даже случайные прохожие предпочитали не сворачивать в сквер в лютый мороз.

В отличие от художников я твердо знал, что не гений, а ремесленник и мой товар никоим образом не относится к произведениям искусства. Чертики, игрушечные скелеты, уродливые инопланетяне и прочая нечисть, которую автолюбители подвешивают на ниточке у лобового стекла. А чем еще может торговать бывший кукольный мастер сгоревшего три года назад кукольного театра? Веяние времени... Тем не менее моя продукция пользовалась спросом — все-таки мастер я неплохой и знаю, как заставить дергающуюся на ниточке куклу выглядеть как живой и весьма забавной. Иногда за день удавалось продать до десятка кукол, однако сегодня, похоже, не мой день. Я бы и не пришел в сквер по такому морозу, но деньги были нужны позарез. Всегда так — как нужны деньги, нигде не достанешь. Известная теория подлости.

Слева от меня притопывал валенками Мирон. Вообще-то Савелий Миронов, но своего имени он не любил и предпочитал, чтобы его называли по фамилии. Точнее, как он говорил, по имени пращура-родоначальника. Большой нос Мирона посинел, борода, усы и брови покрылись изморозью. Полярник, да и только. У него, что ли, занять? Художник он неплохой, но не из тех, кто жертвует всем ради искусства. Прекрасно понимая, что картины художника начинают повышаться в цене только после его смерти, умирать Мирон не собирался и переквалифицировался в иконописцы. Хотя в Бога не верил. Писал он, как и положено, на досках, старил иконы и худо-бедно сводил концы с концами.

Я смерил Мирона оценивающим взглядом. Да нет, откуда у него деньги? Будь у него наличность, не вышел бы сегодня в сквер клацать зубами на морозе.

До слуха донесся характерный скрип снега от чьих-то быстрых шагов, и все как по команде повернули головы на звук. По аллее, не обращая внимания на картины, уверенной походкой шла девушка. Этакая Снегурочка. В белой шубке с капюшоном, в белых сапожках, разве что русая коса не свешивалась с плеча. Красавица, которой не по аллее запущенного сквера шагать, а по подиуму прохаживаться. Щеки ее раскраснелись от мороза, зеленые глаза сияли, а губы сложились в загадочную улыбку Джоконды, обращенную не к кому бы то ни было конкретно, а ко всему миру.

Как мастер-кукольник, я знал происхождение этой улыбки. Генетическое уродство — врожденный спазм лицевых мышц. Побольше бы таких «уродов» — мир бы светлее казался...

Мирон придвинулся ко мне и шепотом продекламировал на ухо:

— ...она шла с сияющим от счастья лицом, и душа ее пела: «Эхма, тру-ля-ля, небеременная я!»

— Вечно ты все опошлишь... — поморщился я, провожая девушку взглядом. Сбросить бы годков эдак... Гм... Не стоит о грустном.

— Это не пошлость, а суровая правда жизни. Греться будешь?

— Что у тебя, чай?

— Я тебе что — реклама «Липтона»? Какой дурак по такой холодрыге чаем греется? Бери выше — «Вигор»!

— Аптечный?

— Другого не бывает! Представляешь, захожу утром в аптеку, беру бутылку, а рядом женщина стоит и интересуется у провизорши: «Это что, как „Биттнер“? Провизорша мнется и неопределенно кивает: „В общем, похожая настойка...“ Тогда я оборачиваюсь и говорю: „Да, очень похожая. Только принимать нужно не раз в день, а три раза, и не по чайной ложке, а по граненому стакану“.

Мирон вынул из-за пазухи бутылку, но, вопреки собственной рецептуре, налил в стакан всего на треть и протянул мне.

— Ручки терпнут, ножки зябнут, не пора ли нам дерябнуть? — продекламировал он. — Пей, пока теплый.

— Какой матерый поэтище в тебе пропадает... — пробормотал я, выпил и поморщился.

— Чего морщишься? — обидчиво заметил Мирон. — «Вигор» — лучше всякой водки. И дешевле. И никогда не бывает «паленым» — делается только на ректификате, так как аптекари под статьей уголовного кодекса ходят. Если кто-то окочурится от «паленой» микстуры, сразу загремят на зону.

Он выпил, обсосал наледь с усов, и сизый нос начал окрашиваться в багровые тона.

— Полезная микстура, — философски заметил он, — особенно для творческих личностей.

— Андрей умней нас, — кивнул я на пустое место рядом со своим лотком. — Сидит себе дома в тепле да уюте...

Андрей Осокин работал в стеклодувной мастерской химического факультета университета. Платили ему гроши, поэтому он подрабатывал, выдувая стеклянные шары с зимним садом внутри. Красиво получалось, многие покупали детишкам на забаву.

— Андрея больше не будет, — вздохнул Мирон.

— В каком смысле? — настороженно поинтересовался я. Возраст у нас вроде бы еще не «переходный», но по-всякому бывает... — Заболел?

Мирон недоуменно посмотрел на меня, затем до него дошла двусмысленность собственной фразы. Он криво усмехнулся.

— Жив-здоров, но здесь теперь долго не будет показываться. Повезло мужику, получил серьезный заказ — стеклянные глаза делает. Первая партия — тысяча пар.

— Для инвалидов, что ли?

— Вряд ли. Одноглазым стеклянные глаза делают поштучно, а слепым они не нужны. Точно не знаю, но, думаю, заказ оплачивает какая-то туристическая фирма. У кого деньги есть, сейчас ездят на сафари, охотятся на львов и крокодилов, а когда возвращаются домой, заказывают чучела. И платят таксидермистам хорошо, даже Андрюхе за пару глаз отстегивают по сто долларов.

— Да уж... — завистливо вздохнул я. — Действительно, повезло Андрюхе...

Тут-то покупатель и появился. А я настолько ушел в себя, что не заметил, откуда он возник перед моим лотком. Грузный, в длиннополом, до пят, мятом пальто, поношенной меховой ушанке и огромных очках с темными оптическими стеклами. Рот от мороза прикрывал шарф, и наружу торчал лишь большой, почти как у Мирона, нос. Нос был бледный, нездорового желтоватого цвета, будто отмороженный. Бомж не бомж — не поймешь.

Он протянул руку в черной перчатке, взял с лотка Буратино, поднял за ниточку и подергал. Буратино запрыгал в воздухе, показал двумя ладонями покупателю «нос» и мерзко рассмеялся, переходя с грубого баса на дискант:

— Гы-гы, ха-ха, хи-хи...

Немудреные для марионетки движения и звуки, но на покупателей производят впечатление. Особенно показушный смех.